Другая музыка нужна - Антал Гидаш

что-нибудь, да и то самую малость — больше неоткуда взять, — и подавленный идет на службу.

Закончив работу, плетется домой, подходит к окну, выглядывает: ничего! Ложится, не раздеваясь, — тоже ничего! Гулять идет — ничего! И до того подавлен, что хоть собакой вой!..

Так проходит день, два. Потом настроение, будто без причины, улучшается. Потому ли что, проснувшись, он видит, как сверкает солнце на стене противоположного дома, как мелькает птица в снопах солнечных лучей, как золотятся ее крылья? Нет, наверное, не поэтому. Вчера, например, как раз эти солнечные лучи и вывели его из себя, так что он совсем пал духом.

А сегодня Мартон вылез из постели, что-то напевая. И покуда, голый по пояс, мылся под краном, неожиданно пришел к решению. Оно казалось таким же простым, как вода, что льется из крана.

Он снимает меблированную комнату и женится! Разыщет Илонку и попросит стать его женой! Ему восемнадцать лет, и он уже может жениться. И начнется великолепная жизнь!

От сочинения музыки пока откажется, будет писать стихи. Отдаст их в антивоенный журнал. Их опубликуют. Ну и гонорар какой-нибудь дадут. Купит бумагу. Напишет роман. Тема уже есть. Главный герой — скульптор. Его никак не желают признать. Тогда он лепит огромную статую Христа, замуровывает себя в нее. Статую устанавливают в кафедральном соборе, и тысячи и тысячи людей будут склонять перед ним колени. Роман выйдет. Все его прочтут, и не придется больше надписывать адреса на конвертах. Потом он сочинит пьесу. Символическую. Национальный театр поставит ее. Авария в шахте. Спасения нет. Повсюду жизнь, а здесь смерть. Он включит в эту пьесу и песню из симфонии: «А еще говорят: прекрасны акации. Солнечные лучи пляшут на них. Алые губы девушек. Ой!..»

Короче говоря, Мартон по всем правилам сошел с ума.

Он снова залез в постель. До обеда спал и мечтал. Потом встал, пообедал и ушел.

Из табачного ларька позвонил на работу и сказал, изменив голос, что Мартон Фицек заболел. На работе поверили и попросили даже передать, чтобы Мартон не приходил, пока совсем не поправится, В тот год свирепствовала испанка.

2

«Я свободен!» — звенело в нем, пока он шел по улице и разглядывал вывешенные на домах объявления: «Сдается меблированная комната». В одном объявлении сообщалось, что «в порядочной семье», в другом — что «порядочному молодому человеку».

Сперва Мартон направился в Ференцварош. Туда влекли его, очевидно, красивые названия улиц: Лилейная, Павлинья, Левкойная, Сиреневая. Дома здесь почти все были двухэтажные, и Мартону не приходилось даже подымать головы: он все равно видел небо. И вдруг он запел шубертовскую песню: «Весенние облака на небе».

Зашел в парадное. Поднялся на второй этаж. В седьмую квартиру. Звонка не было. Мартон постучался, В дверях появилась старуха.

— Я хотел бы посмотреть комнату, — сказал Мартон.

— А для кого?

— Для меня.

— Для вас? — недоверчиво спросила старуха.

— Да, для меня. А что?

Старуха поколебалась еще секунду, потом, ни слова не говоря, захлопнула дверь. Щелкнул замок.

«Это еще что такое? — удивился Мартон. — Наверное, не любит молодых. Пошли дальше».

Левкойная улица. Дверь отворил мужчина. Показал комнату. Кровать, шкаф, небольшой письменный стол.

— Подходит, — сказал Мартон. — А какая цена?

— Двести пятьдесят крон…

— На сколько времени?

— Как на сколько? На месяц.

— Ну да, я так и подумал… — пробормотал Мартон. — Хорошо, завтра зайду.

На Павлиньей улице нашел комнату с двумя кроватями. Цена — триста крон. Хозяйка, довольно молодая женщина, улыбнулась Мартону.

— Если подойдет, со временем уступлю. Дешевле отдам.

— Очень даже подходит.

— Но женщин приводить нельзя.

— Женщин?.. Да что вы!.. Я ведь женюсь.

— Вы?

— Я.

— Женатым не сдаю.

— Что ж, очень жаль…

— Мне тоже.

Мартон разговаривал так, будто у него и деньги есть, чтобы снять комнату, и будто он уже назначил день свадьбы.

Он купил два початка кукурузы, съел их, а кочерыжки аккуратно положил на железную решетку канализации. Витая в облаках фантазии, шагал как одержимый по улицам, заходил в дома и был счастлив. Правда, иногда, пораженный, думал о том, как же жить на свете молодому, да и не только молодому человеку, если меблированная комната стоит в месяц двести — триста крон. Он, например, получает сто восемьдесят. Допустим, положат ему очень высокое жалованье: пятьсот крон — все равно загадка, как прожить на них.

Но сегодня ему не хотелось решать загадок.

И он осматривал все новые и новые меблированные комнаты, хотя, в сущности, все они были на один лад. Долго вел переговоры, поглядывал иногда на кровать и воображал себе будущее с восторгом и болью. Ведь каким-то краешком души — пусть даже она и вынуждена молчать! — он чувствовал, что все это мечта.

Одна комната понравилась, потому что напротив не было дома и из окон было видно далеко-далеко: «Как прекрасно!»; другая — потому что напротив стоял четырехэтажный дом и алые лучи заходящего солнца, отражаясь от его окон, падали прямо на Мартона: «Это я опишу в романе»; третья — потому что из окна был виден Дунай, а за ним, наверху, Цитадель.

— Очень подходит.

— Тогда соблаговолите оставить аванс.

— Завтра.

Он так погрузился то в мечтательные, то в жаркие, то вовсе в пламенные картины будущего, что до его сознания не дошли даже крики газетчиков: «Всеобщая забастовка!» И где уж было заметить ему, что с самого утра за ним по пятам шагает сыщик и записывает номера домов, в которые он заходит.

3

Напоследок Мартон пошел по проспекту Хунгария. Заглянув в трехэтажный дом на углу проспекта Текели, где комнату сдавала чета слепцов.

Мартон устал и уже чувствовал: день подходит к концу — и мечтаниям тоже конец.

В комнате его пригласили сесть. Супруги робко улыбались.

Поначалу Мартон даже не заметил, что они слепые, — ни муж, ни жена не сказали об этом. Когда же Мартон догадался сам, то постарался ничем не показать этого.

Они долго беседовали.

Муж занимался настройкой роялей.

— Прожить трудно, — сказал он, — потому и сдаем комнату, а сами ютимся на кухне.

Жена, худенькая молодая женщина, была очень красива. Почти все время сидела, опустив глаза, и только когда подымала их, можно было заметить по неуверенности взгляда, что она слепая. Улыбаясь, тихо сказала — при этом легкий трепет пробежал у нее по лицу, — что они с удовольствием сдадут комнату Мартону, так как им понравился его голос, и он, наверное, порядочный молодой человек.

— Сколько вам лет?

— Восемнадцать, — ответил Мартон.

— И мне столько же, — робко улыбнулась тоненькая женщина. — А мужу — сорок три. — Она