Я закрыл КПСС - Евгений Вадимович Савостьянов

осуществляется… по представлениям Комиссии при Президенте Российской Федерации по военнопленным, интернированным и пропавшим без вести».

Таким образом, если преступник Н. подлежал обмену на военнопленного или пропавшего без вести в Чечне (военнопленными мы их тогда не называли), к нему через решение комиссии можно применить акт амнистии.

В состав комиссии входили представители Минобороны, МВД, ФСБ, Прокуратуры, Госдумы и др. Возглавлял ее Золотарев, курировал, соответственно, я. На мне же лежало окончательное решение о применении этого механизма в отношении конкретных лиц. Впрочем, у меня почти никогда не бывало повода критически относиться к решениям комиссии.

Получив в руки такое мощное средство, работники комиссии стали стремительно разворачивать свою деятельность.

Нужно отметить и тех, кто оказывал помощь по своей инициативе: группа миротворцев Лебедя, губернаторы, политики: Сергей Ковалев, Григорий Явлинский, Борис Березовский, Владимир Жириновский, Аман Тулеев, Станислав Говорухин и другие.

Результат превзошел все ожидания. Из 2883 военнослужащих и 212 гражданских специалистов, пропавших без вести в Первую чеченскую войну, удалось установить (на 29 июня 1998 года) судьбу 2170 человек, в том числе освободить и вернуть домой 1056 человек. В неволе осталось лишь несколько человек, из которых часть перешла на сторону мятежников и отказалась возвращаться, а 637 — опознаны среди погибших. В дальнейшем пришлось сконцентрироваться на поиске останков пропавших без вести.

Хорошо помню, как в январе 1998 года доложил об этом президенту. Ельцин удивился: «Почему об этом никто не знает?» Я ответил: «Борис Николаевич, поручение было освобождать пленных, а не пиарить вопрос».

По словам Сергея Осипова, «пиар тогда, конечно, был, с одной стороны, полезным, потому что знали бы, к кому обратиться, если появляется информация. Но опасным, очень опасным».

Как только постановления приняли, участились захваты военнослужащих на территории Чечни в расчете на то, чтобы использовать их как обменный материал. Пришлось объявить, что обмену не подлежат военнослужащие, захваченные после выхода этих постановлений. Волна пошла на спад.

Но не только чеченцы поспешили воспользоваться возможностью и расширить круг наших задач. В декабре 1997 г. министр внутренних дел Куликов позвонил и попросил заняться его новосибирскими омоновцами[355]. Я отнекивался, говорил, что наши полномочия четко определены и касаются только пленных первой войны, он упрашивал, и я согласился — не страдать же людям из-за формальностей. Мы вызвали переговорщика от Махашева — Балауди Текилова (Хасбулатова) по кличке «Малыш». Это был командир «полка» в радуевской «Армии генерала Дудаева», а Радуев и держал омоновцев. Балауди прилетел, милиция встретила его в аэропорту и… увезла в Серпуховской изолятор, выбивать показания и признания. Мне позвонил крайне встревоженный Осипов: люди ВРГ были в Чечне, а с ним связался Махашев и пригрозил: раз вы так, то и мы так, и вы своих людей больше не увидите. Я наорал на Куликова, но он уперся: мол, есть правовые основания для задержания (и они, конечно же, были). Позвонил Черномырдину, написал ему письмо и добился освобождения Текилова. Опасных последствий удалось избежать.

А Куликов спустя несколько лет написал заявление в Генеральную прокуратуру, что я делал это чуть ли не потому, что чеченцы мне заплатили. Меня пригласили в Главное следственное управление Генпрокуратуры, следователь грозно спросил: «Вы подписали это письмо на имя Черномырдина?» Почитал и говорю: «Не помню, но, если нужно, я его прямо сейчас снова подпишу». Следователь почитал и говорит, уже благожелательно: «А правда, письмо-то какое хорошее». Впрочем, это был единственный случай, когда нас обвиняли в корысти.

Из рассказа Сергея Осипова:

Не единственный, но те, кто был в курсе — чеченцы, «солдатские матери» — никогда нас в коррупции не обвиняли, потому что знали: мы денег не берем. У нас появилась картотека кандидатов на амнистирование, все они проходили коллегиальное обсуждение. В Комиссию входил начальник ГУИН Юрий Калинин, что повышало оперативность исполнения.

Как технически происходил обмен? Самое простое — нам звонили и говорили, что в таком-то доме находится ваш боец. Мы просто приходили и забирали. Были обмены прямо в «стиле Абеля»[356]: с той стороны машины и вооруженные люди, с нашей тоже, рассвет — в общем, детектив. До прямых конфликтов дело не доходило, хотя стрельба в воздух случалась. Печальнее другое: иногда, пока готовили обмен, наш военнослужащий умирал или погибал — в последний день до свободы!

С обеих сторон был элемент циничного торга. Далеко не всегда использовалась схема «один за одного»: при обмене учитывались статус (например, воинское звание с одной стороны и «срок» по приговору с другой) и состояние тех, о ком шла речь. Представители ВРГ в Чечне мастерски владели искусством этих странных и словно бы из каких-то древних эпох переговоров.

Когда работа по розыску пропавших без вести приобрела отлаженный, регулярный характер, появилась необходимость уделять больше времени еще одной задаче: опознанию тел погибших.

Из рассказа Сергея Осипова:

С начала боев осталось много сожженных машин с экипажами, много неопознанных тел. Пришлось с нуля создавать новую (124 судебно-медицинскую лабораторию СКВО) уже в Ростове-на-Дону. Там собралось много увлеченных людей, включая ее начальника полковника Владимира Щербакова.

Встал вопрос о современном оснащении, но наши возможности были слабые. Тут сильно помогла американская часть нашей комиссии. Началось с того, что по нашим наводкам в Южной Корее американцы нашли несколько своих тел. Они сказали, что сейчас будут в Корее создавать лабораторию по опознанию с использованием самых современных методов, включая совсем тогда новый метод генной идентификации. Американцы бесплатно отдали нам новое оборудование, комплект тестов больше, чем на тысячу проб, поделились методикой. Потом Щербаков пошел дальше американцев — первым начал секвенирование[357] генетических образцов и стал хранить их в цифровом виде. Американцы поначалу нам даже позавидовали.

Неопознанные останки хранились в Ростове в рефрижераторных вагонах. Однажды вагоны за неуплату отключили от электричества, и вам пришлось чуть ли не через министерство энергетики решать вопрос.

Так возник первый в стране генетический банк данных. В течение года большая часть останков была идентифицирована. Тогда же вы приняли решение неидентифицированные останки захоронить индивидуально, с описанием обстоятельств гибели, в расчете на то, что методы опознания будут совершенствоваться. Это потом полностью оправдалось, и со временем почти все останки были установлены и отправлены к родным. И к началу 1998 года в целом эта работа была завершена.

В связи с поступлением в распоряжение 124 лаборатории инструментария генной идентификации встал вопрос, где взять для сравнения образцы ДНК ближайших родственников[358]. Решили подключить глав регионов. Я выступил перед Советом Федерации (а он тогда наполовину состоял из глав регионов) и попросил помочь. Атмосфера заседания, которое вел Егор Строев (а он и предложил обратиться не письмом, а вот так — напрямую) была благоговейной, если не считать пару истерически агрессивных выкриков из зала. Причем речь шла не просто о