Я закрыл КПСС - Евгений Вадимович Савостьянов

немалый. Первым, спустя несколько минут, откликнулся генеральный прокурор. Скуратов всегда старался уходить от вовлечения в политические стычки, но в спорных ситуациях, если и удавалось его удерживать от поддержки оппозиции, то всегда с немалым трудом:

— Евгений Вадимович, в какое положение вы ставите Генеральную прокуратуру? Мы же между двух огней попадаем. Нас же будут упрекать, что мы политическими играми занимаемся.

— Ничего, Юрий Ильич, рассматривает же Генпрокуратура по искам коммунистов вопросы о делах прошлых.

К тому времени Генпрокуратура уже не раз копалась в прошлом по запросам оппозиции. Так что ничего сверхъестественного в моем обращении не было.

Вечером на телеэкранах и утром в газетах накал обсуждения заметно вырос. По собственным моим оценкам, на одну публикацию в поддержку приходилось пять-шесть глумливых. Удивляться тут нечему, такая пропорция отражала и непопулярность президента, и его администрации, и экзотичность поставленного вопроса (вполне обоснованного, если избавиться от эмоций).

Думаю, при более благоприятном стечении обстоятельств эту инициативу можно было бы довести до логического завершения и вбить осиновый кол в нужное место. Но обстоятельства сложились неблагоприятно для дела, хотя и вполне приемлемо для меня. «Обычно Ельцин увольняет меня в декабре» — так я охарактеризовал случившийся очередной резкий поворот моей судьбы.

Отставка № 2. Прощай, госслужба!

В понедельник 7 декабря, приехав с утра в Кремль на традиционную оперативку у Юмашева, вместо привычного собрания руководства АП увидел одиноко сидящего Михаила Комиссара. Мы понимающе улыбнулись друг другу.

На вопрос: «А где все?» — секретарь Юмашева абстрактно ответила:

— Вас просили подождать.

«Подождать» затянулось неприлично долго. В конце концов, после очередной чашки чая мы услышали не менее странное:

— Вас просят зайти (это вместо традиционного «Валентин Борисович просит зайти»).

В кабинете Юмашева мы поняли, что это уже не кабинет Юмашева. Навстречу из-за стола встал Николай Бордюжа, которого еще в январе я представлял руководству Федеральной пограничной службы в качестве нового начальника ведомства и назначение которого тогда было моей инициативой. Но вот его назначение секретарем Совета безопасности в середине сентября прошло уже без меня.

Оказалось, что президент только что закончил встречу с руководством АП, на которой объявил об отставке Юмашева, его первого заместителя Ярова и двух заместителей[342] — тех самых, что все это время пили чай с печеньем этажом выше. А Бордюжу назначил новым руководителем АП с сохранением должности секретаря Совбеза (кажется, такого в истории не было ни до того, ни потом). Третье назначение за год! Сразу подумалось: наследник? Неверно подумалось: он продержался только сто дней и, сохранив чувство собственного достоинства, ушел, когда стало очевидно, что его пытаются использовать исключительно в клановых интересах.

Бордюжа дал понять, что наша с Комиссаром отставка — не его инициатива. Из чего следовало, это — решение «узкого политбюро», настроенного покончить с плюрализмом мнений в АП накануне решающих сражений.

«Отродясь такого не было — и вот опять» — этот, один из многих, словесный шедевр Черномырдина в данном случае как нельзя кстати. Ну чтобы не попрощаться по-человечески?! Никто бы не стал заламывать рук, лить слезы: вырваться на волю из ельцинского круга в те дни — да это был подарок судьбы!

Но именно так, и опять так — по-хамски.

Да и черт бы с ним, — сказали мы с Комиссаром друг другу, пожали руки и разошлись, сохранив чувство особой в силу обстоятельств взаимной приязни.

Вернулся на Старую площадь, собрал руководство курируемых управлений: Мацко, Дейнекина, Золотарева, Осипова, Зорина, сотрудников своего аппарата и рассказал им о произошедшем. Стал собирать вещи, но тут звонок: вас просят участвовать в представлении вашего сменщика, назначенного исполняющим обязанности заместителя руководителя АП Владимира Макарова.

Макарова я знал по совместной работе, но теперь, став наконец вольным человеком и покидая навсегда власть, участвовать в ненужных мне церемониях наотрез отказался. «Fare thee well! And if for ever, — Still for ever, fare thee well»[343].

Дела семейные

В семейных преданиях год остался памятен триумфами жены.

20 апреля министр обороны маршал Сергеев отмечал 60-летие. Ужин по этому поводу проходил в министерском доме приемов на Университетском проспекте. Съехался весь властный бомонд во главе с президентом и его супругой. Обходя собравшихся, Ельцин подошел к нам и уставился на Юлю, не скрывая восхищения.

— А почему я вас раньше не видел? — озадаченно спросил он.

— Да мы с вами, Борис Николаевич, уже не раз встречались. Наверное, просто не замечали, — поскромничала супруга.

Очередное рондо судьбы. В начале двадцатого века к моей бабушке Шушаник Тер-Хачатуровой, тогда слушательнице второго курса женского отделения[344] Строгановского художественно-промышленного училища в Москве (знаменитой Строгановки), примерно так же обратилась вдовствующая императрица Мария Федоровна, мать Николая II, посетившая училище:

— Какая красавица, какое прелестное лицо![345]

Между этими двумя событиями — всего девяносто лет. А кажется — не одно столетие.

Много драматичнее сложились для Юли обстоятельства в ночь с 20 на 21 июня. Я уехал на выпуск Рязанского училища ВДВ. Младший сын Алексей — со мной. Дома остались Юля с Кириллом.

Ночью на Москву и Подмосковье обрушился мощный шторм, один из сильнейших за всю историю наблюдений[346]. Гремел гром, сверкали молнии, подвал только что отстроенного дома стал заполняться водой. Потоп! А тут еще хозяйку пробил радикулит. Но — что делать — пришлось спасать дом от наводнения.

Измученная Юля легла было спать, но вдруг сквозь завывание ветра и грохот грома услышала истошные вопли: «Помогите!». Вопли доносились с соседнего участка, где бригада строителей-казахов возводила дом для своего земляка.

«Есть женщины в русских селеньях…»

Что делает Юля? С трудом встает, подпоясывается шерстяным платком, одевается потеплее, натягивает сапоги. Вешает на плечо сувенирный макет АКМ, берет на поводок ротвейлера Криса (почти 70-килограммовое чудовище само по себе внушительный аргумент) и отправляется спасать.

А дела там складывались нешуточно. Как выяснилось, часть строителей были люди «сиделые», и вот, выпив как следует под ураган, сели играть в карты и проиграли одного из коллег. Тот, понимая, что жить осталось минуты, завопил от ужаса, и на этот вопль Ангелом Карающим явилась Юля в тулупе и сапогах, с игрушечным автоматом и настоящим ротвейлером.

Выстроив бригаду в шеренгу по одному, она доходчиво объяснила, что их ждет завтра, когда я вернусь из командировки, и предложила остаток времени провести в смиренных молитвах о спасении, но отнюдь не в бесчинствах и безобразиях. Произвела перекличку, чтобы утром не было убытку в живых головах, и с тем удалилась.

Мне история была доложена во всех деталях. Для принятия мер. Меры принял.

Через год Юля рассказала эту историю, когда мы сидели в гостях у нашего соседа