Мир глазами Гарпа - Джон Ирвинг

Были там и изображения маленькой Дженни Гарп, и большие групповые портреты — в значительной степени вымышленные, не срисованные с фотографий; и знающие люди говорили, что пустое лицо на таком групповом портрете или повторяющаяся очень маленькая фигурка, повернутая спиной к зрителю, — это всегда Уолт.

Дункан не хотел заводить собственных детей. «Слишком уязвимо, — говорил он матери. — Я просто не смогу смотреть, как они вырастают». На самом деле он боялся, что не сможет вынести, если они вдруг так и не вырастут, навсегда оставшись в детстве.

Поскольку именно таковы были его чувства, Дункану, можно сказать, повезло: детей у него так и не появилось, о них даже беспокоиться не пришлось. Вернувшись домой после четырехмесячного пребывания в вермонтской больнице, он обнаружил в своей студии исключительно одинокую и очень милую транссексуалку, которая привела его жилище в такой вид, словно там действительно жил настоящий художник. Благодаря некоему странному процессу — видимо, своего рода осмосу, — она, как выяснилось, уже довольно много знала о Дункане. Больше того, она практически уже влюбилась в него — полюбив его картины и фотографии. Еще один дар Дункану от Роберты Малдун! И многие — например, Дженни Гарп — считали, что эта девушка не просто мила, но даже красива.

Они поженились, потому что если и существовал на свете мужчина, совершенно беспристрастный в душе по отношению к транссексуалам, то этим мужчиной был Дункан Гарп.

— Это брак, заключенный на небесах, — сказала Дженни Гарп матери. Она, разумеется, имела в виду Роберту, ведь Роберта была сейчас на небесах. Но Хелен, понятно, все же беспокоилась; с тех пор, как умер Гарп, она взяла на себя и его тревоги, а с тех пор, как умерла Роберта, Хелен испытывала такое чувство, словно она должна взять на себя все тревоги мира.

— Не знаю, не знаю, — говорила она. Брак Дункана с транссексуалкой заставлял ее тревожиться. — Эта чертова Роберта! Всегда своего добивалась!

«Зато у них нет риска нежелательной беременности», — написала ей Эллен Джеймс.

— Ох, перестань! — сказала Хелен. — Я ведь, как тебе известно, хотела бы иметь внучат. Одного или двух, по крайней мере.

— Я их тебе обеспечу! — пообещала Дженни.

— О господи! — вздохнула Хелен. — Если к тому времени я буду еще жива, детка.

Как ни печально, но жива она к тому времени уже не будет. Хотя успеет увидеть Дженни беременной и вообразить себя бабушкой.

«Воображать порой куда лучше, чем помнить», — писал Гарп.

И Хелен безусловно пришлось довольствоваться тем, что жизнь Дункана наконец упорядочилась, как и обещала Роберта.

После смерти Хелен Дункан очень много работал с мистером Уиткомом; они устроили вполне достойную презентацию неоконченного романа Гарпа «Иллюзии моего отца». Как и в издании «книги отца и сына», иллюстрации к этому роману тоже сделал Дункан — например, портрет выдуманного Гарпом отца, который вынашивает честолюбивый и несбыточный план создания такого мира, где его дети будут спокойны и счастливы. Иллюстрации Дункана во многом были основаны на портретах самого Гарпа.

Вскоре после публикации книги к Дункану стал заходить старый, очень старый человек, имени которого Дункан никак не мог припомнить. Этот человек уверял, что работает над «критической биографией» Гарпа, однако Дункана его вопросы почему-то страшно раздражали. Он без конца расспрашивал о событиях, приведших к катастрофе, в которой погиб Уолт. Дункан ничего ему не рассказывал (он, собственно, ничего и не знал), и старик каждый раз уходил несолоно хлебавши. Ну конечно же, это был Майкл Мильтон! Дункану все время казалось, будто этот человек что-то потерял, хотя откуда было Дункану знать, что Майкл Мильтон потерял… свой пенис!

Книга, которую он якобы писал, так никогда и не увидела свет, и никто не знает, что с ним в итоге случилось.

Если литературные круги были, похоже, удовлетворены, когда после публикации «Иллюзий моего отца» назвали Гарпа просто «эксцентричным писателем», «хорошим, но отнюдь не великим», то и Дункан против этого не возражал. По словам самого Дункана, Гарп был человеком своеобразным, настоящим и вполне заслуживал слепого доверия, какое ему оказывали некоторые.

«Доверие не слепое, а одноглазое», — шутил Дункан.

На долгое время у него сохранился набор кодовых выражений, понятных только его сестре Дженни и Эллен Джеймс; они трое были поистине закадычными друзьями.

— А теперь за Капитана Энергию! — говорили они, например, выпивая втроем.

— Нет другого такого секса, как транссекс! — орали они, уже изрядно навеселе, что порой несколько смущало жену Дункана — хотя она, конечно же, была с ними согласна.

«Как дела с энергией?» — писали они друг другу в письмах, или в телеграммах, или спрашивали по телефону, когда хотели узнать, что, собственно, происходит. А когда энергии у них было очень много, они говорили (или писали) о себе, что «полны Гарпа».

Хотя Дункан прожил очень, очень долгую жизнь, умер он все же нелепо и, по иронии судьбы, из-за собственного чувства юмора. Он умер, смеясь над одной из своих шуток, что было свойственно всем Гарпам. Случилось это на вечеринке в честь одного из новых транссексуалов, приятеля его жены. Дункан, смеясь, вдохнул оливку и задохнулся насмерть буквально за несколько секунд. Ужасная и нелепая смерть, но все, кто знал Дункана, говорили, что он не стал бы возражать ни против такой формы смерти, ни против той жизни, какую прожил. Дункан Гарп всегда говорил, что его отец страдал из-за гибели Уолта больше, чем вообще кто-либо страдал в его семье. И при всех своих возможных формах смерть все равно была одинаковой для женщин и мужчин. «Между мужчинами и женщинами, — сказала как-то Дженни Филдз, — только смерть разделена поровну».

Дженни Гарп, у которой в области смерти было куда больше специфического опыта, чем у ее знаменитой бабушки, с этим бы не согласилась. Юная Дженни знала, что между мужчинами и женщинами даже смерть не делится поровну. Даже смертей мужчинам достается больше.

Дженни Гарп пережила их всех. Будь она на той вечеринке, где ее брат до смерти задохнулся оливкой, она, вполне возможно, сумела бы его спасти. Во всяком случае, она бы совершенно точно знала, что нужно делать, ибо Дженни Гарп была врачом. Она всегда говорила, что именно время, которое она провела в Вермонте, ухаживая за Дунканом, заставило ее обратиться к медицине, а вовсе не рассказы о том, как ее знаменитая бабушка была сестрой милосердия, ибо эти истории Дженни Гарп знала только из вторых рук.

Юная Дженни была блестящей студенткой; как и ее мать, она впитывала знания как губка и все, что узнавала, всегда так или иначе могла применить на практике. Как и Дженни Филдз, она обрела собственное ощущение людей, странствуя из больницы в больницу и шестым чувством улавливая, какая доброта в данном случае возможна, а какая неприменима.

Еще интерном Дженни вышла замуж за молодого врача. Однако фамилию не сменила, так и осталась Дженни Гарп и в жестоких спорах с мужем позаботилась о том, чтобы и трое ее детей тоже были Гарпами. Вскоре она, правда, развелась и опять вышла замуж, но не слишком спешила. Второй брак ее вполне устроил. Муж ее был художником, значительно старше ее, и если бы кто-нибудь из членов ее семьи был жив и мог поддразнить ее, то, без сомнения, намекнул бы, что в своем втором муже она отыскала нечто весьма похожее на Дункана.