Мир глазами Гарпа - Джон Ирвинг

Надгробие на городском кладбище, сказала она Уиткому, должно быть предельно простым, и на нем следует написать, что она, Хелен Холм, была дочерью тренера по борьбе Эрни Холма и ей не разрешили поступить в Стиринг-скул только потому, что она была девочкой; а дальше пусть напишут еще, что она была любящей женой писателя Т.С. Гарпа, надгробие которого можно увидеть на кладбище Стиринг-скул — он там учился, потому что был мальчиком.

Уитком в точности исполнил и эту просьбу Хелен, что особенно умиляло Дункана.

— Вот уж папе бы это понравилось! — все время повторял он. — Господи, я прямо-таки слышу его голос!

А то, что Дженни Филдз непременно аплодировала бы решению Хелен, чаще отмечали Дженни Гарп и Эллен Джеймс.

Эллен Джеймс стала писательницей. Она действительно была «настоящим человеком», как справедливо считал Гарп. Двое любимых наставников Эллен — Гарп и дух его матери Дженни Филдз — оказали на нее какое-то особое влияние, благодаря которому она никогда не увлекалась прозой, ни художественной, ни документальной. Она стала очень хорошим поэтом — хотя, разумеется, сама с чтением своих произведений не выступала. Уже ее первый замечательный сборник стихотворений «Речи, произнесенные перед растениями и животными» заставил бы Гарпа и Дженни Филдз очень ею гордиться. Во всяком случае, Хелен искренне ею гордилась — они вообще были очень дружны и относились друг к другу как настоящие мать и дочь.

Эллен Джеймс, разумеется, пережила движение джеймсианок. Убийство Гарпа загнало их глубоко в подполье, и даже случайное появление их на поверхности со временем становилось все менее и менее заметным. «Привет! Я немая», — писали они теперь в своих записках. Или так: «В результате несчастного случая я теперь не могу говорить. Но я хорошо пишу, как Вы можете убедиться».

— А вы случайно не одна из этих джеймсианок или как их там? — спрашивали их порою.

«Как Вы сказали?» — научились «удивляться» бывшие джеймсианки, а наиболее честные писали: «Нет. Теперь уже нет».

Теперь они стали всего лишь женщинами, которые не могли говорить. Многие из них ненавязчиво и старательно пытались найти себе применение, понять, что же они в действительности могут делать в жизни. И большая их часть вполне разумно решила помогать тем, кто тоже не может чего-то делать в силу понесенного физического ущерба. Они весьма неплохо помогали и больным, и тем, кто слишком сильно жалел себя. Все больше и больше привычных ярлыков слетали с этих бывших джеймсианок, и все чаще эти безъязыкие женщины появлялись в обществе под вымышленными именами, какие придумывали сами.

Некоторые из них даже выиграли гранты «Филдз-фонда» благодаря своим добрым делам.

Ну а некоторые, конечно, оставались прежними джеймсианками, хотя мир вокруг вскоре совсем позабыл, кто они такие. Кое-кто даже полагал, что джеймсианки — просто банда гангстеров, возникшая и быстро сошедшая на нет примерно в середине столетия. Другие, по иронии судьбы, путали их с теми, против кого джеймсианки, собственно, и боролись: с насильниками. Одна из бывших джеймсианок как-то написала Эллен Джеймс, что вышла из этого общества, когда спросила у одной маленькой девочки, знает ли она, кто такие джеймсианки.

«Это такие тети, которые насилуют маленьких мальчиков», — ответила крошка.

Месяца через два после убийства Гарпа появился очень плохой, но быстро ставший очень популярным роман, написанный за три недели, а через пять недель — изданный. Книга называлась «Признание джеймсианки», и по милости этого бездарного автора джеймсианки оказались, можно сказать, навсегда задвинуты в дальний угол. Разумеется, автор был мужчиной. Его предыдущий роман назывался «Признание порнокороля» а еще один, вышедший до этого, — «Признание торговца детьми». И так далее. Это был скользкий, злой тип, примерно раз в полгода менявший свое обличье.

Одна из его жестоких и, надо сказать, надуманных шуток в «Признании джеймсианки» заключалась в том, что героиня, от лица которой ведется рассказ, лесбиянка, отрезавшая себе язык, осознает вдруг, что стала непривлекательной прежде всего как любовница.

Популярность этой вульгарной книжонки была такова, что довела некоторых джеймсианок до самоубийства. «Среди людей, неспособных высказать, что у них на душе, — писал Гарп, — вечно происходят самоубийства».

Однако под конец Эллен Джеймс сама стала искать их общества и подружилась с ними. Так, думала она, поступила бы и Дженни Филдз. Эллен начала устраивать поэтические чтения вместе с Робертой Малдун, обладавшей весьма зычным голосом. Роберта декламировала стихотворения Эллен, а Эллен сидела с нею рядом и выглядела так, словно страстно мечтает сама прочесть вслух свои стихи. Она помогла многим джеймсианкам выбраться на свет из тех щелей, где они скрывались, ибо и они тоже очень хотели бы вновь обрести способность говорить. Некоторые из этих женщин стали близкими подругами Эллен.

Замуж Эллен Джеймс так и не вышла. Вполне возможно, она порой все же встречалась с мужчинами, но скорее потому, что те были поэтами; их мужская ипостась интересовала ее значительно меньше. Она была хорошей поэтессой и отважной феминисткой, верившей, что можно жить, как жила Дженни Филдз, и творить, как Т.С. Гарп, — с той же энергией и с тем же сугубо личным видением мира. Иными словами, Эллен Джеймс хватало упрямства, чтобы на все иметь свое личное мнение, однако она была очень добра к людям и исполнена сочувствия. И всю жизнь Эллен слегка флиртовала с Дунканом Гарпом, который на самом деле был ей как младший брат.

Смерть Эллен Джеймс принесла Дункану немало горя. Уже взрослой женщиной Эллен увлеклась плаванием на длинные дистанции — примерно в то же время она сменила Роберту на посту директора Филдз-фонда. Эллен старательно тренировалась; ей очень хотелось научиться несколько раз подряд переплывать горловину Догз-Хэд-Харбор. В последних и лучших ее стихотворениях плавание и «чаша океана» постоянно используются как метафоры. Однако Эллен Джеймс была и осталась девчонкой со Среднего Запада, которой никогда не понять, что такое подводное течение и как опасны порой отливы. Однажды холодным осенним днем она слишком увлеклась тренировкой, устала, и проклятое подводное течение погубило ее.

«Когда я плыву, — писала она Дункану, — то всегда невольно вспоминаю о безмерном изяществе споров с твоим отцом и о своих безмерных — и тщетных! — усилиях его переспорить. И еще я всегда чувствую желание моря забрать меня, добраться до моей сухой сердцевины, до моего недоступного маленького сердца (до моей недоступной маленькой задницы, сказал бы, конечно, твой отец). Но мы дразним друг друга, море и я. И, наверное, ты, грубиян, сказал бы, что этим я заменяю нормальный секс и любовные игры».

Флоренс Кокрен Баулсби, известная Гарпу как миссис Ральф, всю жизнь проведет в веселой неразберихе и без каких бы то ни было заменителей секса — по всей очевидности, не имея в этом ни малейшей необходимости. Она закончит докторскую диссертацию по сравнительному литературоведению и вскоре получит должность на одной из крупнейших и беспорядочнейших университетских кафедр, и ее коллег будет объединять только одно: страх перед нею. Известно, что она в разное время соблазнила и облила презрением девятерых из тринадцати старших преподавателей кафедры, которые то допускались в ее постель, то с издевательствами изгонялись оттуда. Студенты прозвали ее «училка-динамит» и относились к ней с должным уважением. Так что она под конец все же продемонстрировала другим, а также самой себе, что вполне способна неплохо проявить себя и в иной области, кроме секса.