Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов

продолжала поступать и в новом, 1917 году. «Дворцовый переворот обсуждался открыто, и за обедом в посольстве один из моих русских друзей, занимавший высокое положение в правительстве, сообщил мне, что вопрос заключается лишь в том, будут убиты и император, и императрица или только последняя»[1573], — запомнил Бьюкенен одно из январских застолий. 12 января полковник Хор доносил в Лондон, что Дума и армия могут провозгласить Временное правительство. «Я не думаю, чтобы это случилось, хотя эта возможность гораздо ближе, чем это кажется»[1574]. Еще приблизительно через неделю, свидетельствовал Бьюкенен, «один мой русский друг, который был впоследствии членом Временного правительства, известил меня через полковника Торнгилла, помощника нашего военного атташе, что перед Пасхой должна произойти революция, но что мне нечего беспокоиться, так как она продлится не больше двух недель». Однако, сокрушался посол Его Величества короля английского, заговорщиков «к несчастию, опередило народное восстание, вылившееся в мартовскую революцию. Я говорю «к несчастью» потому, что как для России, так и для династии было бы лучше, если бы долго ожидавшаяся революция пришла не снизу, а сверху»[1575]. То есть Бьюкенен приветствовал бы свержение Николая II Гучковым, Родзянко, Львовым и компанией. При такой постановке вопроса об информировании властных структур по поводу планов заговорщиков и речи быть не могло.

Стоит ли удивляться, что в столице все были уверены в выдающейся революционной роли британского посольства. Еще в августе 1916 года князь Гахам Караимский умолял императрицу «обратить внимание на деятельность сэра Бьюкенена и на заговор, который готовился в стенах посольства с ведома и согласия сэра Бьюкенена. Гахам раньше служил по министерству иностранных дел в Персии и был знаком с политикой англичан»[1576]. Общее же мнение петроградской элиты суммировала княгиня Ольга Палей, которая считала рассадником революционной пропаганды «английское посольство под началом Ллойд Джорджа. Наши либералы, князь Львов, Милюков, Родзянко, Маклаков, Гучков и иже с ним, из посольства не вылезали. Там же и решено было отказаться от мирных путей борьбы и встать на путь революции. Причем сам английский посол, сэр Джордж Бьюкенен, Государю нашему просто мстил. Николай не любил его и в последнее время держался с ним все суше, особенно после того, как Бьюкенен сошелся с государевыми личными врагами»[1577].

Терпению императора стал подходить конец. В середине февраля он поведал Вырубовой, «что он знает из верного источника, что английский посол, сэр Бьюкенен, принимает деятельное участие в интригах против Их Величеств и что у него в посольстве чуть ли не заседания с великими князьями. Государь добавил, что он намерен послать телеграмму королю Георгу с просьбой воспретить английскому послу вмешиваться во внутреннюю политику России, усматривая в этом желание Англии устроить у нас революцию и тем ослабить страну ко времени мирных переговоров. Просить же об отозвании Бьюкенена Государь находил неудобным: «Это слишком резко», как выразился Его Величество»[1578].

Я не склонен преувеличивать степени влияния внешних сил в целом и британского посольства в частности на революцию, у которой была, в первую очередь, внутрироссийская логика. Не внешние силы выпестовали радикальную оппозицию, которая заявила о себе еще в 1905 году. Я склонен согласиться с Солоневичем, который полагал, что «у английского посольства в Петрограде не было никакой возможности оказать заговору какую бы то ни было техническую помощь, а в материальной помощи участники заговора не нуждались никак: А. Гучков и М. Родзянко были богатейшими людьми России — никакие деньги им не были нужны. М. Алексеев богатым человеком не был. Но как бы ни расценивать его личность, нельзя же все-таки предположить, что он продал своего Государя за деньги»[1579]. Но очевидно также, что союзные правительства и посольства активно контактировали с оппозицией и поддерживали ее. Они были не против смены режима. Они были в курсе намерений многочисленных заговорщиков, но никогда не делились своим знанием с властями. Они придавали уверенность заговорщикам: «заграница нам поможет». И они легитимизируют переворот, моментально признав его результаты.

Что еще делали западные посольства в Петрограде — они формировали мнения своих правительств в отношении России. Мнения эти мало чем отличались от тех, которые высказывала российская оппозиция. Из-за позиции посольств союзная конференция долго была под угрозой срыва. Причины Бьюкенен без обиняков объяснял императору. С одной стороны, «мы не имеем никакой гарантии того, что настоящее русское правительство останется на своем посту или что решения конференции будут уважаться его преемниками». Толстый намек на недееспособность власти, которой к тому же осталось недолго жить. С другой стороны, «следует ли при нынешних условиях подвергать жизни столь многих выдающихся людей опасности испытать судьбу, постигшую лорда Китчинера при его роковом путешествии». Еще более толстый намек на обстоятельства гибели Китчинера (линкор «Гемпшир», на котором он отправился в Россию, напомню, натолкнулся на мину у Оркнейских островов и затонул, прогрессивная российская и зарубежная общественность обвиняла в этом императрицу Александру Федоровну). Поистине терпение Николая II не знало границ. Как не согласиться с Александром Михайловичем, который писал по поводу Бьюкенена: «Император Александр III выбросил бы такого дипломата за пределы России, даже не возвратив ему верительных грамот, но Николай II терпел все»[1580]. Но все же желание правительств Великобритании и Франции иметь информацию из первых рук и побудить Россию к активным наступательным действиям перевесило опасения дипмиссий.

16 января 1917 года в 10 утра в Петроград прибыли участники союзнической конференции. Это был первый поезд, который пришел в столицу по только что построенной железной дороге из Порта Романов (Мурманск). Великобританию представляли министр без портфеля консерватор лорд Мильнер, лорд Ревелток, генерал сэр Генри Вильсон и Бьюкенен. Французская делегация прибыла в составе министра колоний Гастона Думерга и генерала Кастельно, в Петрограде к ним присоединился посол Морис Палеолог. От Италии в конференции участвовали министр без портфеля сенатор Шалойа, посол в России маркиз Карлотти и генерал граф Руджинери.

Принимали делегатов и освещали конференцию с большой помпой. Однако настроение приехавших — под влиянием вываливавшейся на их головы местной информации — стало заметно портиться. Так, Думерга в гостиницу «Европейская» на своей машине вез Палеолог. «Он расспрашивает меня о внутреннем положении России. Я ему описываю его, не щадя мрачных красок, и прихожу к выводу о необходимости ускорить военные операции.

— С русской стороны, — говорю я, — время больше не работает на нас. Здесь перестают интересоваться войной. Все правительственные пружины, все колеса административной машины портятся один за другим. Лучшие умы убеждены в том, что Россия идет к пропасти. Нам надо спешить.

— Я не знал, что зло пустило