Судьба - Николай Гаврилович Золотарёв-Якутский

Федор подошел к тому месту, где заметил Ефим, и, показав рукой новое направление, сказал:

— Десять шагов.

Ефим старательно выполнил все распоряжения Федора. На снегу обозначился квадрат. На одном из углов этого квадрата стояла разбитая лиственница.

— Вот здесь копайте, — сказал Федор, доставая из кармана кисет.

Бандиты очистили от снега площадку и споро заработали ломами, разбивая мерзлую почву.

— Глубоко? — осведомился полноватый бандит в пыжиковой шапке.

— Аршина два.

Свободные от работы бандиты столпились вокруг площадки.

— Надо костер разжечь, чтобы почва оттаяла, — подал кто-то мысль.

Федор первым заметил всадников, выскочивших из тайги. Они обходили бандитов с четырех сторон.

Громко заржала лошадь. Ефим вскинулся и, увидев всадников, широко открыл рот. Но крика Федор не услышал, увидел только искаженное ужасом лицо бандитского главаря.

— Руки вверх! — закричал Федор, выхватив из кармана наган.

Насмерть перепуганного Ефима подняли со снега, скрутили веревкой руки. Антона и Данилу тоже связали.

Сбившиеся в кучу бандиты, окруженные чоновцами, затравленно поглядывали по сторонам.

— Ну, что, померились силой с Советской властью? — сказал Федор, обращаясь к Ефиму, Антону и Даниле.

— Будь ты проклят, Иуда!.. — дрожащим голосом сказал Антон.

Высокий чекист в барашковой папахе, — по всему видно, командир, — приподнял мешок с золотом.

— Не пожалели! — и засмеялся.

К Федору подвели верховую лошадь.

На следующий день Федору дали подводу, и он поедал к Харатаевым. Ох, и намучился же он, пока добрался до места по бездорожью. Больше шел пешком, за санями, чем ехал. Вот и знакомый алас. Подъехал к косогору, защищавшему алас от ветров с восточной стороны, и остановил лошадь. На другом краю аласа виден был дом Харатаевых. Из трубы тянулся дымок.

Федор пошел по дороге. По правую сторону, на бугре, чернела свежая могила.

«Недавно хоронили… Может, кто из моих?..» — От этой мысли Федору стаю тяжело дышать.

Он поднялся на бугор и быстро подошел к могильному холмику. Но никакой надписи, указывающей, кто здесь погребен, не обнаружил.

Рядом возвышалось похожее на часовню надгробье, огороженное заборчиком. На белом камне высечена надпись: «Под сим камнем покоится инородка Тасагарского наслега Вилюйского улуса Мария Семеновна… Харатаева…» У Федора буквы запрыгали, глаза затуманились… Жалость, тоска, любовь, не покидавшие его все эти годы, нахлынули с новой силой. Горький ком застрял в горле.

«Когда же она?..»

«…Родилась в 1876 году, — прочитал дальше, — скончалась…» Что такое, в глазах рябит, что ли? Он перелез через заборчик, счистил с камня снег. «В 1900 году… Храни, боже, душу рабыни твоей».

Федор схватился руками за загородку, не сводя глаз с камня. «В 1900 году…»

В этом году Майя сбежала с ним от родителей.

«Кто-то другой похоронен», — у Федора вырвался вздох облегчения. Он опять перечитал надпись, уже более спокойно. Фамилия, имя, отчество, год рождения погребенной совпадали. Но дата смерти…

Окончательно сбитый с толку, он сошел с бугра и медленно побрел к подводе.

Въехал в запущенный двор. Юрта, в которой когда-то жили батраки, пустовала. Двери и окна выставлены, обмазка отвалилась, обнажив труху бревенчатых стен. Да и хозяйский дом трудно было узнать. Покосился, почернел, врос в землю, обмазка на стенах тоже обвалилась — жалкое подобие того, что было раньше, двадцать одни год назад, когда Федор Владимиров впервые побывал здесь. Широкие дорожки пролегали тогда от дома к постройкам, к высоким добротным воротам. Теперь все занесено снегом, из построек уцелел един маленький хотон с загоном, в котором что-то не видно скота…

Федор вспомнил, как в молодости ступил здесь на богатый двор и почувствовал на себе взгляды хозяина и домочадцев. Рассматривали гостя из каждого окна…

Ноги Федора стали будто ватными, он слышал, как в груди стучало сердце. Подошел к покосившейся двери, непослушными руками взялся за ручку, постоял с минуту, закрыв глаза, не решаясь открыть дверь. Будто в полусне переступил порог.

В захламленной прихожей, возле печки, сидела дряхлая седая старуха в ветхой одежде. Несмотря на полумрак, Федор узнал старуху. Это была Ульяна.

— Здравствуйте, — тихо поздоровался Федор, не сводя глав с тещи. — «Кажется, напрасно приехал», — подумал он.

Старуха задвигалась на стульчике и тоже поздоровалась.

Гость снял шапку, рукавицы, положил их на орон. Он заметил вопросительный взгляд хозяйки, но, не обращая на нее внимания, прошел в правую половину дома.

Ульяна, шаркая больными ногами, поплелась за гостем.

— Ты кто такой и откуда? — спросила она, заглядывая ему в лицо.

— Из Якутска я, — тихо ответил странный гость.

— Откуда? — не расслышала старуха.

— Из Якутска.

— Из Якутска? — В голосе хозяйки прозвучало не то удивление, не то сомнение, что приезжий из самого Якутска. — Издалека тебя бог принес. — Она огляделась по сторонам, искала кого-то глазами.

«В доме еще кто-то есть…» — с надеждой подумал Федор и тоже огляделся, нетерпеливо ожидая появления Майи и сына.

— Что тебя привело сюда?

— Служба, — неопределенно ответил Федор.

Ульяна присела. Ноги ее держали плохо. Вошла женщина в ветхом ситцевом платье. Она поставила в угол веник и скрылась в маленькой комнате, где Федор провел с женой первую брачную ночь.

— Поставь на огонь чайник, — сказала Ульяна. — К нам гость приехал.

Бросая на Федора, украдчивые взгляды, женщина долила чайник.

Первое мгновенье Федор подумал, что это Майя, хотя женщина решительно ничем не походила на его жену, какой он ее запомнил. У этой круглое, плоское лицо, приплюснутый нос, узкие глаза. Федор тут же потерял к ней интерес, все еще ожидая прихода той, ради которой сюда приехал.

Будь на его месте Майя, она бы сразу узнала Феклу, подружку своего детства. Из десяти батрачек осталась только одна, Фекла. Благодаря ее неусыпным заботам Ульяна жива-здорова, если можно назвать здоровой старую женщину, пережившую тяжелое горе.

Лицо приезжего показалось Фекле знакомым. Она мучительно стала вспоминать, где она могла видеть этого мужчину. Сколько их, гостей, перебывало в этом доме! Но запомнила Фекла только одного, сына купца Гаврильева. Но у того не было на веке левого глаза черной родинки.

— Если ты из Якутска, добрый человек, то, наверно, знаешь тамошних жителей? — Ульяна молитвенно сложила сухие морщинистые руки, не спуская с Федора выцветших глаз. — Может, встречал где-нибудь одного человека или слышал о нем? — Старухе, видимо, трудно было назвать имя того, о ком она спрашивала.

— Кто такой?

— Сын купца Гаврильева, — выдавила из себя Ульяна.

Под Федором скрипнула половица. Он подошел к орону и сел, не глядя на старуху. Фекла, стоявшая возле пачки, повернулась к нему и тоже ждала ответа.

— Нет, не знаю… Не слышал, — чужим голосом ответил Федор, не смея поднять глаза.

— Вот уже