Державный - Александр Сегень

Но эта мечта о соединении мирской власти с властью церковной давно составляла сущность Иосифова сердца, и уже не сердце, а она, мечта прекрасная, стучала в груди у Волоцкого просветителя, разнося по жилам озлащенную, искристую кровь. И разум бурлил в нетерпении, выдавая один и тот же настойчивый призыв: скорей бы! скорей бы! скорей бы!

Когда Иосиф увидел, как внезапно понеслись санки с государем, он до смерти перепугался. Государь хотел отдыха, намеревался уединиться в своей чудовской келье, и вдруг — такая гонка. Что это? Не иначе как заговор. Его замыслили похитить, вывезти из Москвы и там убить. Или умчать в Литву к озлобленным врагам Православия. Или утопить в той самой Ердани, в которой он купался три недели назад... она, правда, уже успела затянуться ледком. А может быть, это Василий задумал избавиться от родителя, мешающего вольно распоряжаться в государстве? С Василия станется, в нём велика прыть, дюже неймётся ему самодержавствовать.

В общем, в душе у Иосифа всё оборвалось. И покуда кликали людей, покуда ловили убежавшие санки с государем, на сердце Волоцкого игумена было тоскливо и муторно. Он молился Богу, и Бог не попустил беззакония, вернул Москве великого князя Ивана живым и невредимым. Всё окончилось общим смехом — оказалось, Державный сам внезапно восхотел прокатиться с ветерочком, никакого заговора, никакого покушения, просто нечаянное великокняжеское баловство.

— Оно как подействовала на меня Кудыйкулова настойка! — похохатывал виновник переполоха. — Тако заставляла везти меня озорно, что чуть было из саней не вывалился ваш Державный.

— Тебе смешно, государю, — укоризненно ворчал на Ивана игумен Иосиф. — А мы тут ополоумели от испуга, мысля, что тебя постельничий с дворецким со света вывалить удумали.

— Нет, они молодцы, — улыбался Иван Васильевич. — Лихонько меня промчали. Выдать обоим по рублику!

— Ой! — воскликнул казначей Дмитрий Ховрин. — За что так много? Да я б кого хошь в сто раз дешевле нанял за такое катание.

— Да? — засмеялся Иван. — Должно быть, ты прав, Дмитрий Владимирович, не каждому, а рубль на двоих выдай.

— Опять много, — не сдавался Ховрин, который в скупости не уступал другому казначею, Траханиоту. Но на то они и казначеи, чтобы быть скупыми, всё правильно. — Убавь ещё, надёжа-князь!

— Рубль на двоих в честь моих именин, — топнул правой ножкой Державный. — Любопрение наше окончено.

Снегопад всё усиливался, липкие хлопья слюняво лобзали лицо, на душе у Иосифа отлегло, отпустило, расслабилось, и оттого захотелось вдруг спать. Он раззевался и, утопая в зевоте, провожал Державного до Чудова монастыря, провёл в келью. Там осведомился, когда Иван намерен исповедь свою держать.

— Теперь помолиться и в сон, — ответил Иван Васильевич. — Утро вечера мудренее. Хочешь, Осифе, стелись в моей келье.

Аж сон сбило от радости. Так сам и летит Державный на пламя Иосифовой мечты!

— Почту за великую милость, — ответил игумен. — Вон там, в уголке, сенца набросайте мне да поверх сенца шкуру какую-нибудь. Так мне хочется.

Его просьба была исполнена, и спустя какое-то время, прочитав все молитвы на сон грядущий, Иван улёгся в своей кровати, а Иосиф в углу на сене в овчинах, поближе к образам и лампадкам. Остались великий князь и игумен вдвоём. Сколько-то лежали в молчаливой тишине. Но сна Иосиф уже не желал, изнутри так и подмывало его. Не выдержал и спросил:

— Спишь ли, Державный?

— Нет пока, — ответил государь Иван. — А что, Осифе?

— Я тут о твоей исповеди всё думаю. Может быть, поедем с тобой вместе в мою обитель? Там попостишься в общежитии нашем и в первую неделю Великого поста исповедуешься и причастишься. А?

— Ишь ты! — усмехнулся Иван. — То Нил, то теперь — ты... Давай спать, Осифе. У меня белые мухи в глазах вьются, сон навевают. Сплю я.

Снова воцарилась тишина. Иосиф лежал и проклинал самого себя, что раньше времени всё испортил своим неутерпежным предложением. Беда с этим болтливым грешником, который у каждого из нас во рту сидит и костей не имеет! Долго ворочался Иосиф, долго вздыхал сердечно.

Проснувшись на следующее утро затемно, он помолился и хотел было отправиться в соседнюю келью навестить Геннадия, но передумал, дождался, покуда Иван проснулся, и всё отныне делал вместе с ним. Чудова обитель была не общежитская, многие монахи здешние не выходили к общей трапезе, и с разговора об этом начались беседы Иосифа с Иоанном.

Побывав на богослужении первого часа, великий князь и игумен сели вместе завтракать. Им подали калью на огуречном рассоле с чёрной икрой, огурцами и белорыбицей, и Иосиф, набравшись смелости, предложил есть похлёбку из одной миски.

— По твоему уставу, что ли? — улыбнулся государь. — Изволь.

Так был сделан первый шаг к киновии. Черпая калью и время от времени стукаясь своей ложкой о ложку Державного, Иосиф стал говорить:

— Я, конечно, в здешний устав со своим уставом не лезу, но всё же не понимаю местного игумена. Отчего бы и ему по моему примеру не учредить в Чудовом киновию?

— От тебя, слыхано, бегут, а отсюда и вовсе разбегутся, — отвечал Иван Васильевич.

— Оно верно, — согласился Иосиф. — Отсюда аки тараканы посыплются. Здешние монахи нежнолюбивы, особицу чтят, не захотят, чтобы всё у всех было общее.

— А хорошо ли оно, чтобы у всех всё общее-то? — усомнился великий князь.

— Хорошо, Державный. Очень хорошо, — сказал Иосиф.

— Не знаю, — пожал плечами Иван Васильевич. — Не понимаю сего. Вот, скажем, похлёбку из одной миски. А какая разница, ежели и из разных? Всё равно ведь одну и ту же похлёбку.

— Нет, не всё равно, — возразил Иосиф. — Как бы тебе объяснить получше? Тут всё начинается с Причастия и им же всё оканчивается. К Причастию ведь все к единой чаше приходят и из единой чаши приобщаются Святых Тайн. Да не минет нас всех чаша сия! И крест един несём, и из чаши единой упиваемся. Как же ты сего не понимаешь? Ты, который строже всех предшественников своих взялся искоренять на Руси особицу!

— Одно дело — государственная особица, — возразил Иван, — а другое — особица каждого человека.

— Сие только кажется, что есть разница, — продолжал спор Иосиф. — На самом же деле есть сходство. Монастырь, аки малая держава, тоже должен упразднить собственность. Строго? Строго. Кто не хочет — уходи прочь.

— Знаем-знаем, как ты обособленное питание приравнял к тайноядению.

— Конечно — один грех. Что тайноядение, что раздельноядение. Ну, не совсем грех, конечно, но близко ко греху. — Иосиф несколько растерянно прервался, боясь двигаться дальше в беседе. Как бы не спугнуть государя! — Хммм... Вкусна была калья-то. Давай и кашу вместе?

— Изволь и кашу, — охотно согласился Иван. — Чуден ты, Осифе, но чем-то меня к тебе тянет. Может, и впрямь с тобой в волоколамскую дебрю отправиться?