Штрафбат. Наказание, искупление (Военно-историческая быль) - Александр Пыльцын

Хотелось бы провести некоторую параллель в оценке боевых качеств подчиненных у командарма Горбатова на фронте и генерала Маргелова в воздушно-десантных войсках. Я уже рассказывал, как генерал Горбатов ценил офицерские кадры, прошедшие через штрафбат: эта категория офицеров, воевавшая рядовыми на самых трудных участках фронта, будет ценить солдатский труд и солдатскую жизнь. Верный ученик Горбатова, наш командир штрафбата Осипов поступал так же: не один раз штрафников, проявивших себя в боях, после восстановления в офицерских правах оставлял в постоянном составе командирами взводов или рот. Он считал их «золотым фондом» батальона вместе со штатными взводными и ротными командирами, неоднократно возвращавшимися после излечения по ранению в свой штрафбат.

Конечно, я не сравниваю штрафбат и ВДВ. Десантники — элита Вооруженных Сил, штрафники — рядовые солдаты войны, хотя и бывшие офицеры, лишенные многих прав, кроме права хорошо воевать. Тем более, что и по уровню военной подготовки, грамотности вообще и наличием в их сознании понятия офицерской чести, они тоже были в определенном смысле элитой. Но и те и другие — на самом переднем крае воинской службы, будь то в штрафбате на фронте или в мирное время в десантуре, и те и другие при выполнении своего воинского долга больше других военных рискуют жизнью. Свидетельством тому многочисленные факты, из которых я приведу лишь некоторые, достоверно мне известные.

Начальником артснабжения корпуса во время моей службы в Полоцке был подполковник, фамилию которого я вспомнить просто не могу за давностью времени. С ним еще осенью произошел редкий случай: не полностью раскрылся основной парашют, а запасный вовсе не раскрылся, попав в стропы основного, и этот офицер должен был погибнуть, но это чудо, что не раскрывшиеся парашюты все-таки стабилизировали его вертикальное положение при падении, и то, что упал он в болотистое место! Однако сила удара была такова, что он ушел в болотистый грунт по самую шею и потерял сознание от болевого шока, потому что у него были выбиты оба тазобедренных сустава.

На площадке приземления, как всегда, дежурила санитарная машина и достаточное количество людей, вовремя откопали его и вызволили из трясины. Лечили его два месяца, за лечением наблюдал сам командующий генерал Маргелов, навещал его в госпитале и просил остаться в ВДВ. Не сразу согласился подполковник, но настойчивость и такт командующего дали результат. Когда офицер выписался из госпиталя и функции суставов стали нормализоваться, генерал поручил начальнику парашютно-десантной службы корпуса полковнику Белоцерковскому понемногу готовить его к прыжкам.

Офицер потом рассказывал, как трудно было ему и физически, и психологически преодолевать множество возникающих барьеров, но со временем он справился со всеми «барьерами», и в день, когда я совершал свой ПЕРВЫЙ прыжок, он делал уже 3-й «новый» прыжок, а по общему счету, кажется, 70-й! Полковник Белоцерковский, мастер парашютного спорта международного класса, сам в прошлом имевший серьезные «парашютно-прыжковые» травмы, часто брал его на свои встречи с «новичками» и занятия в качестве «живого экспоната».

Другой случай произошел в батальоне связи корпуса. Прыжки тогда совершали и офицеры штаба корпуса, и личный состав корпусных частей, как обычно на территории 114-й воздушно-десантной дивизии нашего корпуса, недалеко от Полоцка, в Боровухе-Первой. Зима тогда была очень снежной. Во время групповых прыжков не полностью раскрылся парашют у одного солдата, и он «врезался» между строп другого десантника, который, не растерявшись, ухватил товарища руками. Но и его парашют стал гаснуть. Открывать запасный он не мог, руки были заняты, да и было поздно, земля близко. И таким вот «тандемом» они оба на большой скорости врезались вскользь в толстый слой снега на склоне большого оврага и оказались на его дне под солидным снежным покровом.

Не сразу их освободили из снежного плена, но нашли обоих живыми, с переломами рук и ног. Обо всех таких нестандартных случаях во время прыжков всегда немедленно докладывали непосредственно командующему Маргелову. Уже на другой день Василий Филиппович был в госпитале с подарками, поздравлял обоих с чудесным спасением, сообщил, что представляет к правительственной награде спасителя, и, конечно же, высказал желание видеть их обоих успешно продолжающими службу в десантных войсках после выздоровления. По окончании срочной службы он будет рад зачислить их на сверхсрочную, обеспечить обоим дальнейшее совершенствование парашютной подготовки в школе сержантов и работу инструкторами, а если будет желание — перейти в спортивную команду парашютистов.

«Спаситель» сказал, что, если полностью поправится, согласен, а «спасенный» наотрез отказался от всех предложений генерала. И сколько еще раз приезжал специально к нему генерал — солдат не изменил своего решения. Таково было потрясение человека случившимся, что он не мог даже видеть парашют, не говоря уже о чем-то большем связанном с этим. По излечении этого солдата по его просьбе перевели из десантных войск дослуживать в пехоту. А «спаситель» оказался с более крепкими нервами и, полагаю, стал не только хорошим инструктором, а может, и мастером парашютного спорта. О подобных случаях приходилось слышать не один раз.

Мой знакомый десантник, правда более позднего периода службы в ВДВ, полковник Сильченко Анатолий Андреевич рассказывал, что свою офицерскую службу он начал именно в Боровухинском гарнизоне. Тогда уже был расформирован и штаб 8-го ВДК, а из 114-й гвардейской воздушно-десантной дивизии остался полк, в котором служили еще офицеры, помнившие те парашютные происшествия.

В каждой ленинской комнате, рассказывал Анатолий Андреевич, еще не один год были красочные типографские плакаты с описанием подвига солдата Сидоренко, который спас своего сослуживца, рядового Литовко. Десантник, спасший своего товарища, был награжден медалью «За отвагу» и представлял ВДВ делегатом на съезде комсомола.

В Боровухе в то время, когда там «стартовал» на офицерский марафон полковник Сильченко, было много офицеров запаса, оставшихся на жительство там, уволенных после расформирования штаба 8-го корпуса и управления 114-й гвардейской воздушно-десантной. Почти все они жалели, что не удалось дослужить и получить пенсию. А все это случилось в период «хрущевского» сокращения вооруженных сил на одну треть, получившего в армии название «Каждый третий — выходи!».

То время было словно пропитано хрущевскими реформами не только в Вооруженных Силах. Он утратил понимание народных нужд, возобновились гонения на церковь. Этот реформаторский зуд Хрущева окрестили впоследствии «субъективизмом» и «волюнтаризмом». Именно Хрущеву принадлежит пальма первенства в возрождении солженицынского охаивания всего советского, многие искажения программ социалистического строительства, рецидивы культа личности происходили именно в период так называемой «хрущевской оттепели». Помнится расхожая в то время фраза, принадлежавшая Михаилу Шолохову: «Культ личности был, но была и личность», фольклор в то время эту фразу продолжал: «Никита же — не личность!»

В 1958 году Хрущев начал проводить политику, направленную против личных подсобных хозяйств. В 1959 году жителям городов и рабочих поселков было запрещено держать в личном пользовании скот. У колхозников личный скот выкупался государством. Начался массовый забой личного скота. Эта политика привела к сокращению поголовья скота и птицы, ухудшила положение крестьян.