4321 - Пол Остер

И? – спросил Фергусон.

И в четверг все закончилось. Из меня вылился весь мир, и до сих пор кровь хлещет так, будто меня в живот ножом пырнули. В смысле, ты же сам это знаешь. Ты со мной вчера спал.

Да, крови было много. Больше обычного. Не то чтоб меня это волновало, конечно.

Да и меня. Но самое важное вот что, Арчи: со мною что-то произошло. Я теперь другая.

Ты уверена?

Да, совершенно. Я хочу ребенка.

Не сразу Фергусон понял, о чем она говорит, всю эту гору необъясненных частностей и дразнящих вопросов, вроде того, кто будет отцом этого ребенка и как она предполагает стать матерью, не выходя замуж, а если она не замужем и не живет с кем-либо, как она и дальше будет преподавать и быть матерью одновременно, если у нее не окажется денег платить няне или приходящей сиделке?

Эви отмела все эти вопросы, устроив ему короткую экскурсию по своей внутренней жизни, с сильным упором на любовную и сексуальную часть этой жизни, на мальчиков и мужчин, по которым сохла в годы между девичеством и сейчас, на хорошие и плохие решения, какие принимала, на эфемерные приключения и долгие союзы, что в итоге ни к чему не привели, когда худшей ошибкой было ее невозможно раннее замужество с Бобби Монро, что продлилось аж два с половиной года, и самым удивительным во всех этих страстях, надеждах и разочарованиях, сказала Эви, было то, что никто никогда не делал ее счастливее, чем он, ее мальчик-мужчина Арчи, ее незаменимый Арчи, и впервые в своей жизни она сейчас с тем, кому, как она чувствует, можно доверять, с тем, кого она может любить, одновременно не страшась, что ей надают по рукам за то, что любит слишком сильно или слишком много. Нет, Арчи, сказала она, ты не похож на всех прочих. Ты первый мужчина, кто меня не боится. Это, вообще-то говоря, замечательная штука, и я пытаюсь проживать ее как можно полнее, потому что глубоко внутри ты знаешь и я знаю, что долго это не продлится.

Не продлится? – спросил Фергусон. Как ты можешь такое говорить?

Потому что не может. Потому что не продлится. Потому что ты еще слишком молод, и рано или поздно мы уже не будем годиться друг для дружки.

Вот в чем вся суть, сообразил Фергусон, – предчувствие того времени, когда они больше не будут вместе, того будущего времени, когда все, что происходит сейчас, исчезнет, и они превратятся в призраков памяти, живущих только в умах друг у друга, в бестелесных существ без кожи, или костей, или сердец, и вот именно поэтому она думает теперь о младенцах и хочет себе такого же – из-за него, из-за того, что желает, чтобы отцом его стал он, тем призрачным отцом, кто завещает свое тело ее ребенку и будет продолжать с нею жить вечно.

Смысл в этом был. И опять-таки, вообще никакого смысла в этом не было.

Ничего срочного, сказала она, и ей бы не хотелось, чтобы он об этом думал чересчур часто, просто теперь возникла такая возможность, и ее имеет смысл запрятать куда-нибудь в глубину их голов и продолжать жить, как раньше, и нет, она вовсе не просит его брать на себя какую-либо ответственность, ему даже не придется подписывать свидетельство о рождении, если не захочет, это будет ее забота, а не его, и слава богу, что женщинам не нужно быть замужем, чтобы рожать детей, сказала она, а потом засмеялась, выпустила напряжение громким хохотом человека, который все для себя уже решил и больше ничего не боится.

Они продолжали, как прежде. Единственную разницу теперь составляло то, что Эви свою диафрагму оставляла дома, а Фергусон перестал покупать презервативы.

Его не беспокоила мысль о том, чтобы стать отцом, так же, как не беспокоила его мысль о том, чтобы стать мужем, когда он делал предложение Дане. Беспокоила его мысль о том, что он может потерять Эви. Теперь, когда она сделала это пессимистическое заявление о неизбежном конце их как пары, он исполнился решимости доказать, что она неправа. Однако если время докажет, что она все-таки была права, то он последует ее примеру и попробует как можно больше взять от того времени, что они проводят вместе, тем, чтобы жить как можно полнее.

Вероятно, он уже и мыслил-то нечетко, только Фергусону так не казалось. Глаза его открылись, и мир вокруг был переполнен.

Шли месяцы.

Он написал двадцать четвертую главу «Путешествий Муллигана» – отчет об изнурительном странствии Муллигана домой из страны, охваченной трехсторонней гражданской войной. Книга Фергусона была окончена, все ее сто тридцать одна страница, напечатанные через два интервала, но он не стал сжигать рукопись, как намеревался первоначально, а залез в свои сбережения и раскошелился на несусветную сумму в сто пятьдесят долларов – нанять профессиональную машинистку, чтобы та отпечатала ему три экземпляра (оригинал и две копии), которые он затем подарил Эви, Говарду и Ною. Все они заверили его, что им понравилось. Это Фергусона успокоило, но к этому времени его уже тошнило от Муллигана, и он грезил о своем следующем проекте, рискованном предприятии под названием «Алая тетрадь».

Селию Федерман приняли в Барнард и УНЙ, и осенью она собиралась начать учебу в Барнарде с намерением специализироваться по биологии. Фергусон послал ей букет белых роз. Они по-прежнему время от времени беседовали по телефону, но после того, как у них в жизнях возникли Брюс и Эви, суббот в Нью-Йорке больше вместе они не проводили.

Говард и Фергусон решили и дальше жить вместе до окончания колледжа. На следующий год они уже будут питаться в Клубе Вудро Вильсона – то был не обеденный, а скорее анти-обеденный клуб для студентов, которым не хотелось вступать ни в какой клуб. Там питались некоторые самые умные студенты. В уютной столовой располагалось столиков двадцать, маленьких, каждый на четверых человек, а потому заведение представляло собой нечто вроде кафетерия-анти-кафетерия, и хорошего в нем, среди прочего, было то, что туда часто приходили преподаватели, проводить после десерта неформальные беседы. Говард и Фергусон планировали пригласить туда Нэгла – обсудить один из самых своих любимых фрагментов из Гераклита: Без надежды не найдешь того, на что не надеешься, так как оно станет недостижимым и недоступным[95].

Ной поставил его в известность, что намерен лето провести, работая над своим давно откладывавшимся замыслом экранизировать «Душевные шнурки» в виде черно-белой короткометражки. Когда Фергусон ему сказал, чтобы тот не тратил время на эту детскую ахинею, Ной ответил: Поздняк, Арчибальд, я уже написал сценарий, а шестнадцатимиллиметровая камера уже взята напрокат за сумму в ноль центов.

Джим сомневался в своем будущем на Факультете физики Принстона и после многих месяцев колебаний и внутренних борений более-менее решился все бросить после магистратуры и уйти преподавать естественные науки в школу. Я не такой дока, каким считал себя раньше, сказал он, и не желаю тратить жизнь второсортным ассистентом, работая в чьей-нибудь лаборатории. Кроме того, они с его подругой Ненси хотели пожениться, а это означало, что ему придется найти себе настоящую работу с настоящей заработной платой и стать полноправным членом реального мира. Фергусон и Джим отложили свои планы дойти пешком до Кейп-Кода, но когда в апреле настали пасхальные каникулы, они совершили пеший переход из Принстона на Вудхолл-кресент, миль тридцать пять по прямой на карте, но если по шагомеру Джима – то и больше сорока. Просто убедиться, что им это по силам. Разумеется, в тот день шел дождь, и, само собой, они вымокли до нитки к тому времени, как поднялись на крыльцо дома и позвонили в дверь.