Королева викингов - Пол Андерсон

Харальд Синезубый не испытал потрясения. Он с самого начала не доверял своему племяннику. А последнее требование Харальда Золотого только усилило это недоверие. По правде говоря, главным образом, именно Хокон своими советами удержал короля от расправы с племянником.

А ярл наклонился вперед; в его темной бороде блеснула белозубая улыбка.

— Но если ты, господин, пообещаешь мне, что я отделаюсь только небольшой вирой, то я, в свою очередь, ручаюсь, что покончу с Харальдом Золотым. Тогда я стану твоим ярлом, принесу тебе присягу и с твоей помощью буду управлять Норвегией и поставлять тебе дань с нее. Тогда ты будешь владеть двумя королевствами и станешь еще более великим королем, чем был твой отец.

Их разговор продолжался не очень долго.

Харальд Золотой взял с собой девять кораблей, Хокон отправился следом за ним с двенадцатью.

Даже в Норвегию весна принесла наконец тепло, а с ним и надежду. Если посевов было мало, то лишь потому, что слишком много зерна было съедено и слишком мало осталось на семена. Те поля, которые были засеяны, покрылись пышными всходами, обещавшими хороший урожай. Скотина, не испытывавшая недостатка в корме даже на горных лугах, принесла приплод, который, судя по всему, должен был выжить. В лесах жирели свиньи. Рыбы в морях было много, и похоже было на то, что уловы окажутся не хуже, чем в давние годы. Люди смотрели на мир и друг на друга в удивлении, как дети.

Харальд Серая Шкура предполагал сначала двинуться в Викин. Если отправиться оттуда по хорошей погоде, то плавание закончится коротким переходом через Каттегат. Накануне того дня, когда он в сопровождении Аринбьёрна покинул Хардангер, Гуннхильд попросила его немного погулять с нею.

— Прежде чем мы встретимся снова, пройдет в лучшем случае много времени. — Она была не из тех, кто любит говорить загадками, да в ее фразе и не было слышно ничего подобного. Харальду предстояло много дел. Однако он пожал плечами, усмехнулся краем рта и кивнул. — Как ты пожелаешь, мать.

В сопровождении четырех дружинников они вышли из дома и направились через город прочь от воды по дороге, вившейся через поля. От солнечного жара колеи запеклись твердой коркой, и Гуннхильд слышала звук своих шагов в тишине, нарушавшейся лишь щебетом птиц в зеленях да трелями жаворонка, доносившимися сверху. Несколько облаков скользило в безграничной синеве. Справа от них над полем, засеянным овсом, поднимался чуть заметный туман. Слева тянулась ограда из двух слег, за которой росла трава, смешанная с клевером: сотни оттенков зеленого цвета, испещренные звездами диких цветов, и на этом фоне — ржаво-красные коровы. То тут, то там топорщились розовые кусты, не срубленные во время расчистки южной половины Сторда, попадались то раскидистый дуб, то прямой, словно столб, бук, то высокий вяз. В их кронах безостановочно играли свет и тени. Дым, просачивавшийся сквозь крыши построек на хуторах, поднимался прямо вверх и быстро таял в воздухе. Трудившиеся вдали люди казались маленькими, как муравьи. К сладкому запаху земли примешивался пряный аромат тимьяна.

Ни Харальд, ни Гуннхильд долго ничего не говорили. От ходьбы у Гуннхильд начались боли в левом бедре, как это часто случалось в последнее время. Она старалась не обращать на это внимания, и никто и никогда не видел, чтобы она прихрамывала. По крайней мере, в этом отношении, чуть посмеиваясь над собой, думала она, юбки куда удобнее, чем штаны.

В конце концов король, все время глядевший куда-то далеко вперед, проговорил, почему-то с некоторой неловкостью:

— Я думаю, что мы можем рассчитывать на спокойное плавание.

— Это будет завтра, — негромко откликнулась Гуннхильд. — А сегодня радуйся солнцу.

— Это кажется мне хорошим предзнаменованием. Все, что происходит.

— Для кого? — пробормотала королева.

— Для моей поездки. Для нас. Для всего. — Он перекрестился; она не часто видела, чтобы он это делал. — Да не воспримет Бог это превратно. Я не столь набожен, каким, по словам священников, должен быть… — Его голос прервался.

Он догадался об этом, подумала Гуннхильд. Ни один из них, кроме, пожалуй, Эльфгара, не рискнул бы сказать такое вслух.

— Но прежде, чем отправиться в путь, мы будем слушать мессу и вознесем благодарственную молитву, — закончил Харальд.

Гуннхильд лишь в мыслях могла высказать свое удивление: почему христиане не обвиняли своего Бога за те долгие годы, на протяжении которых он ни разу не исполнил ни одной их просьбы, когда были убиты Сигурд и Эрлинг, а страна страдала и бушевала?

— Язычники тоже совершают жертвоприношения своим богам, — сказала она.

Харальд нахмурился.

— Сира Эльфгар уверен, что истинный Бог гневается на них за то, что они не желают слушать слово Христа. — И добавил резко: — Мы еще займемся этим.

— Тогда почему в Свитьёде все идет так хорошо?

Язычники договариваются, а христиане упрашивают, думала она. Но неужели человечество в целом бессильно против Небес?

Харальд чуть не споткнулся и бросил на мать чуть ли не смятенный взгляд.

— Мать, негоже задавать такие вопросы.

А ее мысли бежали, как всегда, странным, необычным путем. Может быть, дело просто в том, что рядом со шведами жило больше финнов и, когда шведы захватили их земли, колдовство финнов перешло к ним?

Но если так, то как могли шведы и норвежцы превращать финнов в добычу, когда кваены вырубали их леса, осушали их болота и выталкивали их из извечных пределов, от могил предков в далекую северную дикую местность?

— Я не стану говорить об этом, если это тебя пугает, — сказала она.

Этой холодностью она попыталась прикрыть внутреннюю дрожь. А не могли ли неудачи, преследовавшие ее и ее близких, быть местью за Аймо и Вуокко?

Нет, вряд ли. Финны не были мстительным народом.

И все же — если была сделана великая ошибка, то могло ли это само по себе перевернуть мир так, чтобы от всех ее деяний происходил один только вред, подобно тому, как опрокидывается лодка рыбака, взявшего слишком круто бортом к волне? Могло ли быть так, что ей, ее мужу, ее сыновьям пришлось в течение долгих лет отчаянно цепляться за киль, а штормовые волны отрывали их одного за другим и уносили прочь?

Она почувствовала внезапный, удививший ее самое, прилив нежности к сыну. Харальд остановился. Она тоже. Он повернулся к матери. Той показалось, что из-за костистого мужского лица, обрамленного золотой бородой, показался образ маленького мальчика, которого она видела во время своих, всегда чересчур коротких, посещений дома, где он воспитывался.

— Мать, — негромким голосом, в котором чувствовалось потрясение, воскликнул он, — я нисколько не хотел как-то обидеть тебя. Ты всегда делала для нас все, что могла. Твои находки, советы, твоя мудрость были для нас факелом в темноте. И… и… Я задумывался кое о чем. И многие задумывались тоже. Но ведь я не задавал вопросов, правда? И к тому же никому не позволял ни о чем спрашивать. О, иногда мне так хотелось… — Он проглотил конец фразы. — Но это должно остаться между тобой и Христом.