Алхимик - Питер Джеймс

— Ежедневно. А я дам тебе умение создавать зрительные образы. — Она посмотрела на Коннора и перевела взгляд обратно на Монти. — Я хочу, чтобы вы подумали о золотом перекрестье на солнечном сплетении и о другом — у основания черепа. Это не религиозные символы, а просто две пересекающиеся пластинки золота. В этих точках кроются два самых мощных сплетения нервных окончаний во всем теле.

Монти, опустив взгляд, посмотрела на свое солнечное сплетение, а потом коснулась пальцами основания черепа. От этого движения заныли мышцы шеи.

— Ты когда-нибудь изучала боевые искусства, Монти?

— Нет.

— Боевые искусства учат обращать внимание на особые точки. Если вы можете отчетливо представлять их себе, то заставляете их лучиться золотым светом. Если же нападение на вас очень жестокое, то вы должны заставить их светиться белым сиянием. Вы не можете слишком долго сохранять их в таком состоянии, потому что это кончится для вас сильнейшей головной болью. Но и те, кто пытаются пробить вашу защиту, тоже не смогут долго удерживать этот уровень своей энергии. Помни об этом. — Она стряхнула пепел с сигареты и снова затянулась. — Ты должна постоянно иметь при себе соль. Где бы ты ни была, сделай круг из соли и оставайся в нем. Никто и ничто не может жить в соли, никакое психическое воздействие не в состоянии преодолеть этот барьер. — Она открыла свою сумочку, извлекла оттуда сложенный небольшой лист бумаги, хранящийся в пластиковом мешочке на «молнии», и протянула его Монти. — У Коннора уже есть такой.

Монти расстегнула мешочек, вынула бумагу и развернула ее. Она была густо исписана буквами и символами.

— Держи в мешочке, потому что ты не должна намочить ее… в таком случае все пойдет прахом, как при коротком замыкании. Она называется квадрат Лумиела и станет твоим защитным талисманом. Держи ее при себе, она защитит тебя и физически и ментально. А также защитит душу. — Она доверительно кивнула, словно стараясь рассеять скептицизм Монти. — Мне довелось знать одну молодую женщину в то время, когда я работала медиумом. Она всегда носила при себе такую защиту. Как-то она попала в страшную автокатастрофу. Из пяти детей трое погибли, а один до сих пор в коме. Она же отделалась лишь несколькими царапинами.

Монти приняла квадрат Лумиела так же, как сейчас она принимала все, и тепло поблагодарила эту немолодую женщину.

Табита задумчиво откинулась на спинку кресла.

— И подумать только, как давно я рассталась со всеми этими вещами. И совершенно не собиралась снова заниматься ими.

— Не думаю, что кто-то из нас собирался… — начала Монти.

Табита прервала ее:

— Ну да. А вот Коннор очень определенно собирался. Со дня гибели его отца эта мысль грызла его — он представлял себе тех плохих парней, которые причинили вред его папе. Она всю жизнь не оставляла его. — Она грустно улыбнулась. — Я двадцать шесть лет пыталась отговорить его, пыталась внушить ему, что он просто не представляет силы, против которой собирается выступить. Теперь, думаю, он наконец все понял. Но пожалуй, поздновато.

— Каковы бы ни были причины его поступков, миссис Донахью, он все сделал правильно. Не Эдмунд ли Берк сказал: «Для триумфа сил зла необходимо лишь, чтобы хорошие люди бездействовали»?

Табита уставилась на нее темными глазами, в выражении которых мешались уважение и боль. Монти впервые почувствовала, что ее признали, что между ними установилась какая-то связь.

— Моя мама — медиум и врачеватель, Монти. Свою жизнь она провела спасая людей, которые стали жертвами оккультных сил. — Табита взяла другую сигарету. — Ты учила историю в школе?

— Да.

— Помнишь, как люди осаждали город, обнесенный стеной? Редко когда осаждающие выигрывали, снося стены. Победу им приносило терпение, тактика, обретение знаний о городе, получение помощи из него, использование троянского коня и распахнутые изнутри ворота навстречу атаке.

— Именно этим мы и занимаемся, — сказал Коннор, глядя на нее.

— Дерьмо собачье! — вскинулась Табита. — Сколько ты провел там времени? Меньше двух месяцев, и уже наломал дров. Ты попытался одним ударом снести стены замка, и теперь его обитатели всем роем накинулись на тебя. Они предельно злы. Таким путем ты их не одолеешь, Коннор, как бы ты ни старался.

— А я собираюсь одолеть их, — тихо сказал он. — И тебе бы лучше поверить мне.

Его мать молча уставилась на сына, и на лице ее была такая печаль, что Монти прониклась к ней глубоким сочувствием.

— Именно это и говорил твой отец. Ты произнес его слова — именно так они и прозвучали.

Четверг, 8 декабря 1994 года

Закрыв глаза в попытке вернуться в сон, Никки Фицхью-Портер слушала привычные звуки утреннего туалета Ганна. Звон длинной упругой струи мочи, шум душа, потрескивающий скрип бритвенного лезвия, шипение струи дезодоранта. Шаги. Шорох одежды.

Она поняла, что он стоит над ней, вдохнула неизменный запах одеколона «Ярдли», почувствовала легкое прикосновение его губ к щеке.

— Позвоню попозже, — сказал он.

Она слышала, как открылась и закрылась дверь. Где-то за окном с гулом пронесся поезд. Она открыла глаза и, прищурившись, посмотрела на часы. На них было 6:45. Рано, слишком рано. Ей стоило бы подождать до девяти, решила она. Но в таком возбужденном состоянии, когда в мозгах стоит сумятица, она была не в состоянии снова заснуть и решила провести время в размышлениях о своей курсовой работе по Грэму Грину, о которой в полдень ей предстояло поговорить с преподавателем.

В 7:30, не в состоянии лежать и дальше, она встала и приняла душ. Когда она вытерлась, ей показалось, что в запущенной спальне-гостиной холоднее, чем обычно, и по ней гуляют сквозняки.

Одевшись, она по истертому ковру подошла к дверям и выглянула на площадку. Никого. Звуков шагов не слышно. Ганн был человек организованный, и она не помнила, чтобы он возвращался из-за забытой вещи, но тем не менее не хотела, чтобы ее поймали за руку.

Убедившись, что берег чист, она принялась торопливо, но аккуратно, чтобы все оставалось в прежнем виде, обыскивать комнату: шкафчики, ящики. Заглянула под кровать и даже под ковер, но ничего не нашла. То, что она искала, было надежно спрятано на жестком диске его лэптопа, который он, как обычно, носил с собой в портфеле.

Тем не менее в мозгу у нее хранилась небольшая копия этого содержимого. Не очень большая и полная, чтобы снабдить ее ответами на все вопросы, но уверенность она давала.

Телефон звонил в три утра. Ганн ответил шепотом, а она сделала вид, что спит. Разговор длился недолго, и Ганн был в ярости.

— Моллой? И эта Баннерман? Их нет? Что у вас там, черт возьми, делается? Вы их наконец засекли? В доме? Вы что, не могли зайти внутрь и нейтрализовать их? Почему нет? Это дом или долбаный Форт-Нокс?