2666 - Роберто Боланьо

было двадцать два, и он мотал срок за то, что убил телохранителя наркоторговца, который хотел облагодетельствовать сестру. В тюрьме уже дважды пытались его убить. Текиле исполнилось тридцать, и он был заражен СПИДом, но об этом мало кто знал, потому что болезнь еще не успела развиться. Тутанрамону было восемнадцать, и кличку ему дали из-за фильма. По-настоящему его звали Рамон, но он ходил смотреть «Месть мумии» больше трех раз, и это был его любимый фильм, а его друзья, а может, и он сам, думал Хаас, окрестили его Тутанрамоном. Хаас прикармливал их консервами и наркотиками. А они выполняли его поручения или служили телохранителями. Временами Хаас слушал, как они говорили о своих делах, о бизнесе, о семейной жизни, о том, чего больше всего хотели и больше всего боялись, и ничего не понимал. Они казались ему инопланетянами. А иногда Хаас рассказывал им что-нибудь, и трое друзей слушали его в почтительном молчании. Хаас говорил о сдержанности, об умении мобилизовать усилия, о помощи самому себе, о том, что судьба человека всегда находится в его собственных руках, что человек может стать Ли Якокка, если захочет. Но они понятия не имели, кто такой Ли Якокка. Думали, это какой-то известный мафиози. Но не спрашивали — боялись, что Хаас потеряет нить беседы.

Когда Хааса перевели в общую камеру, наркоторговец подошел к нему попрощаться, и это очень впечатлило Хааса. Если у тебя будут проблемы, только скажи, сообщил тот — но только если у тебя будут серьезные проблемы, не парь меня по фигне. Я стараюсь никого не парить, сказал Хаас. Я заметил, отозвался наркоторговец. На следующий день адвокат Клауса спросила, желает ли он предпринять что-либо, чтобы вернуться в одиночную камеру. Хаас ответил, что и так неплохо себя чувствует, и рано или поздно ему все равно пришлось бы покинуть ту камеру, так что лучше как можно раньше привыкнуть к новой реальности. Что я могу для тебя сделать? — спросила адвокат. Принесите мне сотовый телефон, ответил ей Хаас. Не очень-то легко добиться, чтобы тебе разрешили в тюрьме сотовый, возразила адвокат. Легко, сказал Хаас. Легко. Принеси мне его.

На следующей неделе он попросил у нее еще один телефон, потом еще один. Первый продал чуваку, которой сидел за убийство троих человек. Это был совершенно обычный, ничем не примечательный мужик не очень высокого роста, и ему регулярно присылали денег, видимо, чтобы держал рот на замке. Хаас объяснил ему, что лучше всего следить за делами с помощью сотового, и чувак заплатил ему в три раза больше, чем стоил телефон. Второй Клаус продал мяснику, который убил одного из своих служащих, подростка пятнадцати лет, разделочным ножом. Когда мясника спрашивали, больше в шутку, за что он убил мальчишку, тот отвечал: за то, что воровал и злоупотребил моим доверием. Заключенные тогда начинали смеяться и спрашивали, не за то ли, что парнишка отказался от анала? Тогда мясник опускал голову и несколько раз упрямо мотал ей — нет, мол, но с губ его не срывалось ни единого возражения. Он хотел из тюрьмы контролировать работу двух своих мясных лавок — думал, сестра, сейчас занимавшаяся бизнесом, его обкрадывала. Хаас продал ему сотовый и научил пользоваться списком контактов и отправлять эсэмэс. Содрал в пять раз больше, чем изначально стоил телефон.

Хаас делил камеру с пятью другими заключенными. Главным у них был чувак по имени Фарфан. Ему было около сорока, и Хаасу в жизни не встречался более страшный на рожу человек. Волосы у Фарфана росли с половины лба, а хищные глаза кто-то наугад воткнул где-то посередь морды, похожей на свиное рыло. У него было толстое брюхо, а еще от него воняло. Над губой топорщились реденькие, торчащие в разные стороны усишки, где накапливались крошечные остатки еды. Время от времени он смеялся, словно осел ревел, и в эти редкие мгновения на него можно было смотреть без содрогания. Когда Хаас переселился в камеру, то подумал: этот хмырь обязательно полезет ко мне, но нет — Фарфан не стал задираться, даже больше — он, казалось, потерялся в чем-то вроде лабиринта, где все заключенные были нематериальными фигурами. Во дворе у Фарфана были друзья, другие суровые мужики, которым он покровительствовал, но по-настоящему его интересовала компания только одного заключенного, такого же страшного на лицо, как и он, некоего Гомеса: худого чувака с лицом глиста, у него на левой щеке чернела родинка величиной с кулак, а глаза навеки остекленели из-за постоянного употребления наркотиков. Они встречались во дворе и в столовой. Во дворе приветствовали друг друга еле заметным кивком головы и если даже присоединялись к какой-то компании, то в конце всегда отходили в сторону и садились загорать у стенки или задумчиво бродили между баскетбольной площадкой и решеткой. Разговаривали друг с другом мало — видимо, нечего было обсуждать. Фарфан когда попал в тюрьму, был так беден, что к нему даже адвокат не ходил. А вот у Гомеса, которого взяли за ограбление грузовиков, адвокат был, и тот занялся также делом Фарфана, когда Гомес настоял на этом. В первый раз они занялись анальным сексом где-то на кухне. На самом деле Фарфан изнасиловал Гомеса. Побил его, бросил на какие-то мешки и дважды оттрахал. Гомес пришел в такую ярость, что попытался Фарфана убить. Однажды вечером подкараулил его на кухне, где Фарфан мыл посуду и таскал мешки с бобами, и попытался ударить его заточкой — но Фарфану быстро удалось с ним справиться. Он снова изнасиловал Гомеса и, еще лежа на нем, сказал, что эта ситуация должна как-то разрешиться. В искупление он предложил Гомесу оттрахать себя. Более того, вернул заточку в знак доверия, а потом спустил штаны и упал на тюфяк. Лежащий с голой жопой Фарфан походил на свинью, но Гомес оттрахал его, и они снова задружились.

Фарфан был самым сильным и поэтому время от времени выгонял всех из камеры. Тогда к нему приходил Гомес, и они начинали ебаться, а потом, по очереди кончив, курили, разговаривали или молчали: Фарфан лежал на своей койке, а Гомес — на койке другого заключенного; и так они смотрели в потолок или на колечки дыма, что вытягивались в открытое окно. Фарфану иногда казалось, что клубы дыма принимают странные формы: змей, рук, изогнутых ног, ремней, что щелкали в воздухе, подводных лодок из другого измерения. Он прикрывал глаза и говорил: как гладко идет, приход шикарный. Гомес, как человек более практичный, спрашивал, о каком приходе идет речь, но Фарфан не мог ему ничего объяснить. Тогда Гомес приподнимался и начинал