Дата Туташхиа - Маечабук Ираклиевич Амирэджиби

class="p1">— Ладно, ладно, — подал голос второй офицер, — не нужно фамилии. Скажи господину полковнику, чем ты недоволен, чем тебя обидели, кто обидел, как это было…

— А вот как было… — неожиданно громко и сердито заговорил арестант, — целый месяц письма домой шлю, чтоб жрать принесли. И не несут… Жду, а нету!

Офицеры переглянулись, полковник собрался было что-то сказать… Но автор недошедших писем не дал ему говорить.

— Не опускают писем, на почту не несут. Тюрьма не опускает!

— A-а! — понял полковник. — Мы это выясним, непременно выясним и виновных накажем. Ступай, напиши письмо, я сам брошу его в почтовый ящик. Ступай, сынок, пиши!

— Бачиев я, Фридон Николаевич! — хотя и запоздало, но гордо и внятно представился шобла полковнику и побежал писать письмо.

Пока один из офицеров выводил в записной книжке «Бачиев Фридон Николаевич», полковник снова обратился к толпе.

— Ну, у кого еще что? Слушаю.

— Мясо крадут! — крикнул кто-то.

— Не крадут, а ходят на кухню и жрут!

— Ба, а что, это не кража разве?

— Кража, кража!

— Соль, масло постное — все тащут!

— Тащут, тащут!

Полковник едва втиснулся в эту разноголосицу:

— Кто крадет, господа, откуда и куда уносят?.. Будем говорить по очереди, пусть начнет один!

Поднялся страшный галдеж, потому что каждый вообразил, что, раз говорить по очереди, начинать надо ему.

Офицер едва успевал записывать — мясо, соль, постное масло, чьи-то фамилии, — и когда общество несколько успокоилось, снова заговорил полковник:

— Даю вам честное слово дворянина, все это я выясню и виновных строго накажу. Строжайше!.. Что вас беспокоит, какие у вас еще жалобы?

Толпа поняла, что лучше говорить по очереди, но не могла взять в толк, что говорит с представителем власти о житейских мелочах, тогда как бунт имел совсем другую основу и цели. Полковник тоже не спешил, он выжидал, когда дело дойдет и до этой подлинной сути.

— Параши старые, пусть заменят!

Полковник записал, пообещав немедленно уладить и это, и тут уже кто-то потребовал:

— Пусть откроют камеры, как было раньше!

— Ва-а-а! Действительно! Э-э-э!

Народ снова загомонил. Будто теперь вспомнили, что о главном-то позабыли.

Полковнику пришлось довольно долго ждать, пока шум. улегся, и, как ни в чем не бывало, он объявил:

— Власти не знали, что камеры заперли. Это самовольный поступок начальника тюрьмы. Мы его обязательно накажем. Сейчас они открыты?.. Пусть остаются открытыми, запереть их снова никто не посмеет… Только Ночью они будут запираться, как запирались, — до шести утра. Ну, извольте, что еще у вас?!

В толпе громко проговорили: ночью запрут, а утром не откроют. Но полковник предпочел не расслышать, благо на помощь ему подоспел Галамбо:

— В баню не пускают, в баню!

— Нет, ты только послушай, — раздалось в толпе. — Это тебя-то, Галамбо, в баню, да?

Впоследствии я узнал, что жалобщик Галамбо месяцами не умывался, а заманить его в баню было просто невозможно. Однако полковник велел записать и эту жалобу и произнес тронную речь:

— …Подданные нашего обожаемого царя-императора любят время от времени учинять беспорядки, волнения, смуту и всякий там переполох, но его величество считают это явление выражением их возвышенного духа. И совершенно справедливо считают. Представьте, ведь и со скотиной бывает: упрется и ни с места. Здесь битьем ничего не возьмешь, выждать нужно!.. Пройдет немного времени, надоест артачиться, двинется, потащит телегу, и все пойдет хорошо, по-старому! Тем более вы, господа! Вот, вы заперты в этом отвратительном казенном доме… Конечно, вам надоело однообразие, и душу вашу обуял бунт. Волнуйтесь, кричите, бунтуйте, я вам разрешаю все. Мы потерпим, подождем, и, рано или поздно, все вернется в старое русло!..

Полковник достал большой носовой платок и махнул им в сторону баррикады, подпиравшей ворота:

— Нет больше нужды, не таскайте сюда нечистот, запах очень дурной… да, а теперь у меня еще одно к вам дело, господа… — Полковник пошарил глазами по толпе и, остановив на ком-то взгляд, пригласил — Вот вы, да, вы, вы, пожалуйте поближе, сударь. Мне голоса не хватает, у меня нездоровое горло…

Вышел Класион.

— У вас вид интеллигента. Как ваша фамилия, сударь? — учтиво спросил Класиона полковник.

— Квимсадзе, Класион Бичиевич, телеграфист! — Таким тоном говорят: «Иди ты к такой-то матери!»

— Очень приятно! — отозвался полковник. — Я вас еще с утра приметил. Вы, кажется, изволите распоряжаться возведением какого-то сооружения. Не так ли?

Класион растерялся: что отвечать? Как быть… Но полковник сам вывел его из затруднения:

— Ежели вы распоряжаетесь возведением той вышки, надо полагать, вы сведущи во всем деле… — Полковник обвел рукой и тюремный двор. — Есть еще и другой, я приметил, он принимал провиант, но сейчас его здесь нет. Да, надобно господина Коца, и еще у вас есть один надзиратель… непременно надобно выдать их нам. Иначе мы не сможем их наказать, это же понятно! Ступайте и приведите их сюда!

Класион покосился на полковника и сказал:

— Пусть сдастся, господин полковник, и мы его выпустим.

— Как это — сдастся! — Полковник решил, что дела не так уж дурны, раз его подчиненные до сих пор не сдались, и повысил голос:

— Офицеру его величества… э-э-э… Кому он должен сдаться?

— Ну, хотя бы Харчо, сударь!

— Что вы изволили сказать? Харчо? — полковник в замешательстве взглянул на своего офицера.

— Ну, если не захочет сдаться Харчо, тогда пусть сдается Дардаку!

Полковник взглянул на второго офицера. Тот пожал плечами.

— Это что, прозвища, господин Квимсадзе? — Видно, кто-то надоумил полковника, в чем дело.

— Да, ваше сиятельство.

— Офицеру его императорского величества сдаться в плен?! Ни в коем случае! — возмутился полковник.

— Помилуйте, ваше превосходительство, какой плен, он у нас в одних подштанниках в камере мужеложев сидит… Пусть выберет, который из них ему по душе, и сдастся. Не пожелает Коц Харчо и Дардака, пожалуйте, прекрасный есть человек, образованный, Рудольф Валентинович…

— Молчать! — заревел полковник.

— Да как же, милостивый государь… Где же вам других найти? И не ищите. Может, конечно, самому Коду понравится кто другой, ну, тогда уж наши с вами разговоры и вовсе излишни.

— Их имена, как вы изволили их назвать, господин Керкадзе? — кротко произнес один из офицеров и вытащил записную книжку.

— Квимсадзе я, Класион Бичиевич! Телеграфист!

— Да, господин Квимсадзе, как вы изволили их назвать?

— Харчо, Дарчо, Алискер, Диглиа, Дардак, Рудольф Валентинович, можно и других поискать, если пожелаете…

— Варвары! — заревел полковник.

— Этому мы у вашего Коца выучились, сударь, не взыщите! — смиренно возразил Класион.

Как видите, дипломатический талант полковника Кубасаридзе был все еще в эмбриональном состоянии, и он так мощно вскипел, что трудно представить, каким мог быть следующий его шаг, если б не