Анжелика. Маркиза Ангелов - Анн Голон

До нее глухо доносился гул толпы. Сначала он нарастал, но, достигнув кульминации, через несколько минут начал стихать.

— «Надо уходить, — твердила себе Анжелика. — Надо вернуться на Гревскую площадь», Она покинула свое убежище в стенах собора. На площади, в том месте, где монах Беше ударил графа де Пейрака, дрались между собой несколько мужчин я женщин.

— Вот он, зуб колдуна! — крикнул вдруг один из мужчин.

Он бросился бежать, остальные устремились за ним. Какая-то женщина размахивала белым лоскутом.

— Мне удалось оторвать кусок от его рубахи! Кто желает? Это приносит счастье!

Анжелика бежала. За мостом Парижской богоматери она нагнала толпу, сопровождавшую тележку, но по улице Корзинщиков и Ножовщиков протиснуться было почти невозможно. Она умоляла, чтобы ее пропустили. Но ее даже не слушали. Люди, казалось, впали в какое-то безумие. Снег под лучами солнца сползал с крыш большими пластами прямо на головы людей, однако никто не обращал на это никакого внимания.

Наконец Анжелике удалось добраться до угла Гревской площади. И в этот момент она увидела, как над костром взметнулся огромный столб огня. Простирая к нему руки, она услышала свой безумный голос:

— Он горит! Горит!

С диким остервенением она пробилась к самому костру. На нее пахнуло жаром. Огонь, раздутый ветром, гудел.

Дрова горели со страшным треском, словно это гремел гром и стучал град. Но что за фигуры суетятся там, в желтом свете пламени и солнца? Что за человек в красной рубахе ходит вокруг костра с горящим факелом в руках, подсовывая его под нижние вязанки хвороста?

Что за человек в черной сутане, с опаленными бровями вцепился в приставную лестницу и, протянув к огню распятие, кричит:

— Надежда! Надежда!

И что за человек находится в этом пекле? Боже мои! Неужели там живое существо? Нет, он мертв, ведь палач его задушил!

— Слышите, как он кричит? — говорили в толпе.

— Да нет же, он не кричит, он мертв, — твердила растерянная Анжелика.

Но и ей казалось, что из-за тяжелой завесы огня несутся душераздирающие вопли, и она закрывала уши руками.

— Как он кричит! Как он кричит! — повторяли в толпе.

Некоторые возмущались:

— Зачем на него нацепили капюшон? Мы хотим видеть, как он корчится!

Вихрь вынес из костра множество обгоревших белых листков, и их пепел, разлетаясь, оседал на головы людей.

— Вместе с колдуном сжигают его дьявольские книги… Ветер вдруг пригнул пламя костра. На мгновение перед глазами Анжелики возникла страшная картина: кипы книг из Отеля Веселой Науки и столб, к которому была привязана черная, неподвижная фигура с закрытой темным капюшоном головой. Она рухнула без чувств.

Анжелика пришла в себя в лавке колбасника на Гревской площади.

«О, как все болит!» — подумала она, потягиваясь. Но почему так темно? Может, она ослепла? Женщина с подсвечником в руке склонилась к ней.

— Ну вот вам и лучше, милая! А я-то думала, уж не померла ли. Приходил цирюльник, пустил вам кровь. Но мне кажется, что у вас начались схватки.

— О нет, — возразила Анжелика, положив руку на живот. — Это будет недели через три, не раньше. А почему так темно?

— Да просто поздно. Уже отзвонили к вечерне.

— А костер?

— Все кончено, — тихо сказала жена колбасника. — Но долго он пылал. Ну и денек сегодня выдался! Труп догорел только к двум часам пополудни. А когда стали развеивать пепел, началась такая свалка! Каждому хотелось получить горсточку. Палача чуть не растерзали.

Помолчав, она спросила:

— А вы его знали, колдуна?

— Нет! — с трудом проговорила Анжелика. — Нет! Сама не понимаю, что со мной случилось. Просто я впервые увидела такое.

— Да, это производит сильное впечатление. Мы-то все, у кого на Гревской площади лавки, столько всего повидали, что нас уже ничем не проймешь. Нам даже вроде чего-то недостает, когда на перекладине никто не болтается.

***

Анжелике хотелось бы отблагодарить этих славных людей, но в кошельке у нее было лишь несколько мелких монет. Она сказала, что потом зайдет к ним и вернет деньги, которые они заплатили цирюльнику.

В голубых сумерках разнеслись удары колокола с ратуши, возвестив окончание рабочего дня. Приближалась ночь, и мороз еще усилился.

На краю площади алел огромный огненный цветок из горящих углей, которые раздувал ветер. Это все, что осталось от костра.

Анжелика бродила вокруг костра и вдруг увидела, что из темноты эшафота кто-то вышел робким шагом. Это был аббат. Он приблизился к ней, но она в ужасе отшатнулась — из складок его сутаны еще не выветрился нестерпимый запах горевшего мяса и дыма.

— Я знал, что вы придете, сестра моя, — заговорил он. — Я вас ждал. Я хотел вам сказать, что ваш муж умер христианином. Он подготовился к смерти и принял ее со смирением. Конечно, он сожалел о жизни, но смерти не боялся. Он несколько раз повторил мне, что с радостью предстанет перед Творцом. Мне кажется, большим утешением для него была уверенность, что он наконец узнает…

Голос аббата выдал его колебание и некоторое удивление.

— …наконец узнает, вертится ли Земля.

— О, конечно, — воскликнула Анжелика, которую вдруг охватил гнев. — Как это на него похоже! Все мужчины одинаковы! Ему все равно, что он оставил меня в нищете и отчаянии на этой самой Земле, которая то ли вертится, то ли нет!

— Нет, сестра моя! Он много раз говорил мне: «Скажите ей, что я ее люблю. В ней была вся моя жизнь. Я же — увы! — буду в ее жизни лишь эпизодом, но я верю, что она сумеет найти свою дорогу». И еще он сказал, что, если родится мальчик, он хочет, чтобы его назвали Кантором, если девочка — Клеманс.

***

Кантор де Мармон — лангедокский трубадур, Клеманс Изор — покровительница «Цветочных игр» в Тулузе.

Как далеко все это! Каким нереальным кажется оно среди той гнусной действительности, в которой жила теперь Анжелика! С трудом передвигая ноги, она пошла в сторону Тампля. Некоторое время она нарочно разжигала в себе чувство злости на Жоффрея, и это поддерживало ее. Конечно, ему все равно, что она высохла от горя и слез. Разве переживания женщины чего-нибудь стоят?.. А вот он, находясь уже по ту сторону жизни, найдет, наконец, ответ на вопросы, не дававшие покоя его уму ученого…

Вдруг слезы ручьем хлынули из ее глаз, и она вынуждена была прислониться к стене дома, чтобы не упасть.

— О, Жоффрей, любовь моя, — прошептала она. — Теперь ты знаешь, вертится Земля или нет… Будь счастлив в вечности!

Боль во всем теле стала нестерпимой. Внутри у нее словно что-то оборвалось. Она поняла, что сейчас начнутся роды.