Анжелика. Маркиза Ангелов - Анн Голон

Анжелика с изумлением слушала его. Палач повернулся к ней:

— Хотите, я дам ему немного зелья завтра утром?

Она с трудом выдавила из себя побелевшими губами:

— Я… У меня нет больше денег. — Ладно, это войдет в общую плату, — ответил мэтр Обен, подбрасывая кошелек на ладони.

Он придвинул к себе Серебряный ларец и положил в него кошелек.

Пробормотав что-то на прощанье, Анжелика направилась к двери и вышла.

Ее тошнило. У нее болела поясница и непривычно ломило все тело. На площади царило прежнее оживление, слышались крики и смех, и после тяжелой, гнетущей обстановки в доме палача у нее даже стало немного легче на душе.

Несмотря на мороз, двери лавок были раскрыты настежь. Хозяева, стоя на пороге, как всегда в этот час, переговаривались друг с другом. Стражники сняли с позорного столба вора и теперь вели его в тюрьму Шатле, а ватага ребятишек бежала за ними, забрасывая их снежками.

Анжелика услышала за собой чьи-то торопливые шаги. Запыхавшись, ее нагнал молодой аббат.

— Сестра моя… бедная сестра моя, — пробормотал он. — Я не мог оставить вас одну в таком состоянии.

Анжелика резко отпрянула. При слабом свете фонаря одной из лавок аббат с ужасом увидел обращенное к нему прозрачное, без кровинки лицо, на котором лишь горели каким-то фосфорическим светом зеленые глаза.

— Оставьте меня, — жестким голосом сказала Анжелика. — Вы ничем не можете мне помочь.

— Молитесь богу, сестра моя…

— Во имя вашего бога завтра сожгут моего ни в чем не повинного мужа.

— Сестра моя, не усугубляйте свои страдания, ропща против неба. Вспомните, во имя бога распяли Иисуса Христа.

— Я сойду с ума от вашего вздора! — крикнула Анжелика пронзительным голосом, который, показалось ей, шел откуда-то со стороны. — Но я не успокоюсь, пока сама не покараю одного из ваших «служителей божьих», и он не погибнет в таких же страшных муках!

Она прислонилась к стене, закрыла лицо руками, и тело ее затряслось от рыданий.

— Вы его увидите… скажите ему, что я его люблю, люблю… Скажите ему… О, скажите, что я была с ним счастлива. И еще… спросите, как мне назвать ребенка, который должен родиться.

— Хорошо, сестра моя.

Он попытался взять ее руку, но она выдернула ее и пошла вперед.

Священник понял, что идти за нею бессмысленно. Согнувшись, словно бремя человеческого горя совсем придавило его, он зашагал по улочкам, где еще витала тень господина Венсана.

***

Анжелика торопливо шла по направлению к Тамплю. Ей казалось, что у нее шумит в ушах, потому что ей все время слышалось, будто вокруг кричат: «Пейрак! Пейрак!»

В конце концов она остановилась. Нет, это не мерещится ей.

…А сатане одному сполна За красоту награда дана…

Взобравшись на каменную тумбу, которые служат всадникам для того, чтобы удобнее было вскочить в седло, худой мальчишка хриплым голосом горланил последние куплеты какой-то песенки, пачку оттисков которой он зажал под мышкой.

Анжелика вернулась и попросила дать ей песенку. Напечатанная на листе грубой бумаги, она еще пахла типографской краской. На улице было слишком темно, чтобы читать, и Анжелика, сложив листок, снова пустилась в путь. По мере того как она приближалась к Тамплю, мысли ее возвращались к Флоримону. Он стал теперь таким непоседой, что она боялась оставлять его одного. Его приходилось привязывать к кроватке, и это очень не нравилось малышу. Когда матери не было дома, он не переставая плакал, и, вернувшись, она находила его всхлипывающим, дрожащим. Она не осмеливалась просить присмотреть за ним госпожу Скаррон, так как после осуждения Жоффрея та избегала встреч с Анжеликой, а завидев ее, чуть ли не крестилась.

Еще на лестнице Анжелика услышала плач Флоримона и торопливо взбежала наверх.

— Я пришла, сокровище мое, мой маленький принц. Ах, почему ты еще такой маленький?

Она живо подбросила дров в очаг и поставила разогреть кастрюльку с кашей для Флоримона. Малыш орал во все горло, протягивая к ней ручонки. Наконец она вытащила мальчика из его тюрьмы, и он, как по волшебству, замолк и даже соизволил очень мило улыбнуться.

— Ты маленький бандит, — сказала Анжелика, вытирая его мокрое от слез личико.

Сердце ее вдруг оттаяло. Подняв Флоримона, она любовалась им при свете пламени, красные отблески которого отражались в черных глазах мальчика.

— Мой маленький принц! Прелестный мой ангелочек! Хоть ты у меня остался! До чего же ты прекрасен!

Флоримон, казалось, понимал ее слова. Он выпятил грудь и улыбался с какой-то простодушной гордостью и даже самоуверенностью. Всем своим видом он словно заявлял, что он, несомненно, и есть центр мироздания. Анжелика приласкала его, поиграла с ним. Он щебетал, как птенчик. Недаром вдова Кордо не раз твердила, что он говорит гораздо лучше, чем полагается в его возрасте. Правда, говорил он еще не очень складно, но его вполне можно было понять. После того как мать выкупала его и уложила в кроватку, он потребовал, чтобы она спела колыбельную «Зеленая мельница».

Анжелике стоило большого труда добиться, чтобы не дрожал голос. Песней обычно выражают радость, когда же сердце переполнено горем, можно с трудом говорить, но петь… Какие нечеловеческие усилия нужны для этого!

— Еще! Еще! — требовал Флоримон.

Потом он принялся с блаженным видом сосать свой большой палец. Он невольно вел себя как маленький тиран, но Анжелика не сердилась на него за это. Она с ужасом думала о той минуте, когда он заснет, и ей придется в одиночестве ждать утра. Наконец он уснул, и она долго смотрела на спящего сына, потом встала, чувствуя себя разбитой и истерзанной. Может быть, это отозвались в ее теле те чудовищные пытки, которым подвергли сегодня Жоффрея? У нее не выходили из головы слова палача: «Сегодня все пошло в ход: и вода, и испанские сапоги, и дыба». Она не очень ясно представляла себе весь тот ужас, что кроется за этими словами, но понимала, что человека, которого она любит, заставили мучительно страдать. Ах, хоть бы скорее все кончилось!

— Завтра, — сказала она громко, — завтра, любимый мой, вы обретете покой. Наконец-то вы избавитесь от этих невежественных и диких людей!..

Лежавший на столе листок с песенкой, который она купила по дороге домой, развернулся. Анжелика поднесла к нему свечу и прочла:

В аду, где бездна черным-черна, В зеркало глядя, сказал сатана «Люди твердят, что я всех страшнее.

Клянусь преисподней, молва неверна!»

Далее шел рассказ, местами довольно остроумный, но большей частью непристойный, о том, как сатана озадачен, почему его лицо церковные живописцы изображают таким страшным, и не может ли оно с честью выдержать сравнение с человеческим лицом. В аду ему предложили устроить конкурс красоты с участием новичков, которые скоро прибудут с земли.