Анти-Ахматова - Тамара Катаева

ИВАНОВ-РАЗУМНИК. Анна Ахматова. Стр. 337

Мальчик посылал свои стихи матери в Ленинград, и Анна Андреевна находила, что Лева пишет совсем как отец, «стиль такой же». Но ее огорчало то, что он постоянно находится в мире фантазий: пираты, древние греки, исторические баллады, далекие страны… А ей хотелось бы, как записал Лукницкий, «чтобы Лева нашел бы достойным своей фантазии предметы, его окружающие, и Россию… Чтобы он мог найти фантастику в плакучей иве, в березе…» В лебеде.

М. Г. КОЗЫРЕВА, В. Н. ВОРОНОВИЧ. Дар слов мне был завещан от природы. Стр. 8

Леве было двенадцать лет, хоть жизнь у него была действительно не сладкая, но писать уже прямо о плакучих ивах — это было бы слишком.

У поэта Ахматовой — равнодушие и даже пренебрежение к слову. Слово — слишком малостоящий предмет, не надо наивничать, придавая ему слишком большое значение по сравнению с действительно значимыми в жизни вещами — успехом, славой, привилегиями. То слово или это — большой разницы нет, главное — плясовой или какой-то еще утилитарный ритм и красивость, рождающая приблизительные расхожие ассоциации. Не только музыка должна быть такой, чтобы ее легко было напевать, стихи предпочтительнее тоже такие.

Не зря в своих самых продажных стихотворениях:

и

Анна Ахматова торгует именно тем, что должно быть для нее свято. Никаких возражений здесь не принимаю: она стеснялась этих стихотворений, заклеивала их вручную в сборниках (в экземплярах, которые дарила знакомым) — так почему же с весомым правом поэта она выставляет на продажу не сами понятия свободы, величия, мира, а именно то, что является предметом ее бизнеса: СЛОВА?

Отсутствием простоты страдает известное стихотворение Ахматовой, посвященное памяти Булгакова, несколько высокопарное и не совпадающее с живой, ироничной и чуждой всякого аскетизма и позерства личностью писателя. «Ты сурово жил», «великолепное презренье», «скорбная и высокая жизнь»…

В. И. САХАРОВ. А. Ахматова и М. Булгаков. Стр. 204

Это — как «hommage», «подношение», принятое в музыке, но в поэзии, в которой скрыться труднее, слова, а особенно их сочетания, более однозначны, чем ноты, поддающиеся все-таки большему количеству толкований, — это подношение подозрительно похоже на завернутую в тряпочку жареную курицу в скудноватое время — на лесть, одним словом…

Поскольку в этой главе я — о словах, то прошу обратить внимание на трескучие расхожие выражения, которыми она пользуется в поэзии.

Презрение Ахматовой к погоде объясняется тем, что «описывать погоду» для нее значит — находить самые точные для такого описания слова, сверхзадача — в этом описании подчеркнуть высоту и значительность собственной личности.

Пример: Ахматова описывает почти что для нее погоду — произведение искусства. Некоторым, наиболее респектабельным, она придает статус нерукотворности и позволяет себе со знанием предмета только восхищаться. Уровень ее замечаний таков:

В связи с десятой годовщиной победы над фашизмом было решено вернуть Германии культурные ценности, которые в конце войны были вывезены как трофеи. Ленинград прощался с Пергамским алтарем. Тогда Эрмитаж посетили сотни тысяч людей. Побывала тогда в Эрмитаже и Ахматова. Пергамский алтарь она характеризовала словами: грозный, трагический, великолепный, непоправимый.

Ирина ВЕРБЛОВСКАЯ. Горькой любовью любимый. Стр. 247

Что нам дает такое описание? Для чего его читать? Только чтобы убедиться в возвышенном строе мыслей Анны Андреевны? Думаю, что теперь никому об этом не дадут забыть: есть опасение, что в рамках возрождения духовности город многострадальный Ленинград сделают Петербургом имени Анны Ахматовой.

Об имени Маяковского:

А могла бы сказать и — стремительным домкратом летало имя над толпой: маяк-то летающий — это вам не шутка. Ничем слово «Маяковский» на бабочку не похоже: ни фонетически, ни семантически. И сам Маяковский, как ни посмотри, тоже на бабочку не похож. Сказанула, и все.

Опечатка, которая привела ее в бешенство — «иглой» вместо «стрелой» в строках:

«Что за бессмыслица! Смертельны стрелы, а не иглы.

А может, и иглы тоже. В сказке о спящей красавице, например. И что далеко ходить — у Владимира Маяковского умер отец от заражения крови, уколовшись иглой. Как невнимательно люди читают стихи. Все читают, всем нравится, все пишут письма — и не замечают, что это полная чушь».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 107

Изложила свои ночные вагонные впечатления: сквозь мутное грязное стекло какой-то безобразнейший город с полицейскими фургонами, нищими, с неуклюжей дамбой. «Этот город — Венеция. Утром поднимется солнце и она опять станет нерукотворно-прекрасной. А ночью — такая».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 269

Ночью Венеция НЕ такая. Ни днем, ни ночью ни один полицейский фургон НЕ может заехать в Венецию. Туда НЕ может заехать ни один автомобиль, тем более фургон. Нищие, на этот раз все правда, и днем и ночью в некотором количестве присутствуют — вокруг вокзала. Дамба — элегантное и остроумное инженерное сооружение. По Венеции НЕ проходит. Прекрасной Венецию делает НЕ солнце, а скорее отсутствие его. Солнце украшает то, что Господь создавал на солнце. Венеция создавалась в дымке, в потянувшейся в приморской мешанине мелководной воде, в бликах и перебрасываемых, как мячики, тенях от каждого вновь возведенного здания — на сваях-то не размахнешься… Можно почитать эссе «Fondamenta degli incurabili» Бродского — там не о солнце.

Жалко, что она, очевидно, ехала в советском вагоне. В итальянских поездах стекла не мутные и не грязные. В шестидесятых годах это тоже было так.

Она смотрит и не видит. А когда надо сказать — говорит, заботясь лишь о том, чтобы было оригинально.

«Я — виновница лучших стихов Асеева и худшей строки Блока: «Красный розан в волосах», сказал бы: «с красной розой» — уже красивее, правда? А то этот ужасающий, безвкусный розан».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 59

Если бы Блок был не Александр Блок, а Эдуард Асадов, он, возможно, и написал бы настолько красивее. А вот Блок чувствовал разницу между розой и розаном, и очевидно, сказал то, что хотел сказать. Насчет Асеева — она вольна так считать.