Солги обо мне. Том второй - Айя Субботина

торгового центра и невольно бросаю взгляд в с зеркальные панели, которыми украшена правая стена с вывеской и часами в форме солнца. Выгляжу я точно не как кто-то из постоянных клиентов, может поэтому охранник так подозрительно косится, когда прохожу мимо. Синяки замазать не получилось от слова совсем. Только парочку мелких, которые точно никак не изменили общую картину на моем одутловатом лице. Поэтому пришлось одеться в спортивный костюм (на два размера больше, который купил Олег) и спрятаться в глубокий капюшон. А впридачу нахлобучить очки а ля «стрекоза», с которыми я по привычке уже не расстаюсь даже дома.

Пока поднимаюсь на эскалаторе, снова и снова прокручиваю в голове предстоящий разговор. С чего он начнется? «Почему ты не сказал мне правду про сына?» «Когда ты собирался все мне рассказать и собирался ли вообще?» «Почему ты так со мной поступил?» Идиотские вопросы, ни один из которых не кажется достаточно правильным, чтобы именно с него начать, видимо, самый тяжелый разговор в моей жизни.

Когда Олег сказал правду про моего сына, я думала, что никогда не прощу Меркурию. Была абсолютно уверена, что не смогу найти оправдания его молчанию, не смогу забыть, что он, зная правду, целых несколько месяцев держал меня в неведении. Но прошло несколько дней - и буря внутри меня улеглась. Не настолько, чтобы забыть об этом, но сейчас мне хотя бы не хочется проклясть его вместе со всем остальным несправедливым миром.

Наверное, у него была причина. Неприятная для меня и справедливая для него.

Я должна по меньшей мере выслушать, что он скажет.

Бутик, о котором он говорил, находится на пятом этаже, направо от эскалатора, за маленькой площадкой с пышной зеленью, со всех сторон окруженной скамейками. Как назло здесь в основном молодые папы с детьми - видимо, ждут, пока мамы насладятся шоппингом. Я поскорее прохожу мимо и просачиваюсь внутрь магазинчика, уставленного черными манекенами в очень странной одежде типа «китайский древний стиль и немножко франции».

Осматриваюсь.

Девушка-консультант уже спешит ко мне со всех ног, но ей наперерез откуда-то сбоку (я даже не понимаю откуда), выходит Меркурий, и она отступает. Наверное, у них была какая-то договоренность - не зря же он назначил именно это место, хотя секретным его точно нельзя назвать.

Он останавливается как приколоченный, когда между нами остается несколько метров. Просто стоит напротив и смотрит, как я медленно стаскиваю капюшон и снимаю очки. Как змея сбрасываю свою маскировку.

Когда у ром смотрелась в зеркало в ванной, вид у меня был даже «круче», чем вчера, когда синяки только-только начали расцветать и наливаться синевой и зеленью. Сейчас они даже больше похожи на трупные пятна - большие, водянистые, окруженные алой каемкой кровоподтеков. Просто чудо, что Олег не сломал мне нос и не выбил зубы. Ну или подонок рассчитывал еще какое-то время мной пользоваться, и не хотел портить себе кайф лицезрением моей страшной беззубой рожи.

— Блять, - еле слышно шипит Меркурий, протягивает руку к моему лицу, но потом беспомощно ее роняет. - Блять. Я его убью.

— Почему ты не сказал мне? - сразу спрашиваю я. Неожиданно даже для себя, потому что вопрос выпрыгивает из меня сам собой, полностью без моего участия.

— Что?

— Что Вова - мой сын.

Он не выглядит удивленным, скорее слегка раздраженным.

— Если я скажу, что как раз собирался сегодня все тебе рассказать - ты, наверное, уже не поверишь.

— Не имеет значения, что ты собирался сделать, если самого главного не сделал. Почему, Меркурий? Зачем ты так со мной поступил?

Сотрудница бутика, которая все это время стоит в стороне, старательно делает вид, что не замечает наш разговор на повышенных тонах. Мне бы стоило делать это тише, но я так устала отмерять свои эмоции, взвешивать слова и контролировать жесты, что сейчас уже все равно.

Гори оно все синим пламенем.

Но когда я уже морально готова выплеснуть из себя все, что накипело - во рту не остается подходящих слов. Я как будто просто разучилась говорить за одну минуту до самого важного «говорительного» события в своей жизни. По чьей-то прихоти там выше - забыла, как правильно собирать слова в предложения, чтобы это имело хоть какой-то смысл.

А с другой стороны… Господи, я действительно должна все это сказать? Про годы, которые выбросила в пропасть? Про то, что каждый день выбиралась из своей личной могилы и симулировала жизнь в уже давно умершем теле? Или, может, про побои Олега? Про то, какой хитросделанной стала, чтобы научиться выживать там, где дохнут в муках даже одноклеточные, лишенные эмоций организмы? И причем тут, собственно, он, если все, что я делала - было моим и только моим выбором.

Во мне столько всего зрело все это время, но эти слова - они для меня. Самым лучшим сейчас будет подойти к ближайшему зеркалу, сесть на удобный табурет и рассказывать своему отражению, что вся моя жизнь - это мой выбор, и ничей больше. Потому что выход у меня был всегда. Хотя и трусливый, беспомощный и малодушный. И только в один конец.

— Я правда собирался тебе сказать, - тихо говорит Меркурий и по его лицу видно, что он не врет. Странно, несмотря на то, что он часто был совершенно непроницаемым для меня, сейчас мне кажется, что именно я знаю все его уловки и «фокусы», и ему не скрыть правду, даже если бы он очень хотел это сделать. - Не сказал с самого начала, потому что…

Он сглатывает и острый, похожий на акулий плавник кадык нервно дергается под щетинистой кожей, ударяясь в широкий вырез какой-то балахонистой толстовки.

Мой Меркурий как всегда прекраснее всех. Такой большой, высокий, сильный. Только теперь немного седой - не по годам - и с глазами более черными, чем самая непроглядная темнота. И от него все так же вкусно пахнет, и в глубине души я радуюсь как девчонка, что даже годы брака не «украли» у меня этот его особенный, уникальный запах моего мужчины. Потому что в день, когда мы познакомились, он точно так же пах подкопченным можжевельником с капелькой растертого между пальцами мятного листа. И дело совсем не в одеколоне - в этом я тоже абсолютно убеждена.

— Но увидел меня рядом с Олегом и решил, что уложить меня в виртуальный гроб и спихнуть тебе младенца - это был