Чертово колесо - Михаил Гиголашвили

— Масок, конечно, не надевали?

— Какое там! Ширялись до утра. И это тоже ошибки Сатаны.

— И где он сейчас?

— У булей, где еще… Или в тюрьме. А нам что делать, Нузгарь, к хуям на хуй? — спросил Васятка.

— В побег идти, что еще. Если ваш кокон жив — он все расскажет. Если умер — еще хуже, найдут и квартиру, и ленты, и вашу селедку…

— Селедку Сатана слопал, после третьей ширки, нас чуть не стошнило, — вступил Юраш.

— В общем, понять, кто был с Сатаной, нетрудно. Сатана ментам ничего не скажет, будьте уверены, но там и так все ясно, — заключил Нугзар.

— Это конечно, не сдаст. Да он и имен наших толком не знает: меня то Валеркой, то Витюшкой звал, а его имя вообще запомнить не мог — то Елдашом, то Юзгашом…

— Вы много пили?

— А то…

— И фиксались по-черному, — добавил Юраш, задирая рукава пижамы и показывая исколотые руки. — Ну он и глот! Каждый полчас ширлавку вытаскивал, мазаться…

— Вот в этом и вся беда, это все сгубило. — И Нугзар опять пожалел, что не удержал Сатану, наоборот — послал его, одного, с этими птенцами… Со вздохом спросил: — Тут, в тюрьмах, много наших?

— Наших — это каких?

— Русских, грузин, армян, молдаван, украинцев… Советских.

— Полным-полно. Кто тут, кроме них, разбойствует и грабит?

«Ничего, значит, среди своих будет, займет свое место… Вот если одни немцы, а он — без языка, тогда худо… А так — устроится, не впервой… Эх, жаль, не успел ему про азил рассказать!.. Хотя при таком разбое и мародерстве никакой азил не поможет… Значит, я могу стать Кокой Гамрекели! — вздулась старая мысль на новый лад. — Паспорт чистый, с визой… правда, на Францию… но виза на Францию лучше, чем вообще без визы, как у меня…»

Ребята сидели молча, подавленно ковырялись в карманах, царапали стол и курили. Их положение было тоже незавидным. Потом Васятка сказал:

— Легко сказать — побег! А куда бежать-то? Где место, гельды? Немцы всюду выловят, ищейки, ебаный кебан, годами дела ведут, не забывают… Вот у Юраша случай был — он на диско кому-то мауль[139]намылил, так его три года искали — и нашли. Штраф пришлось цален.[140]

— И пердупеждение, — с трудом выговорил Юраш.

— Есть у вас тут родственники? — Нугзар вспомнил, что в Тбилиси все тотчас уезжали к родичам в деревни.

— Все в Дюсике. Нас там — о-го-го!.. Бабка с дедом, четверо их детей да штук десять внуков. Еще танты, онкели… Не счесть… — ответил Васятка и начал вслух прикидывать, куда можно убежать: у Любки Шнайдер хахаль появился, не пустит, Лизка Геббельс замуж вышла, у Малого не дом, а там-тарарам, Ванька Шварц жил один, но теперь у него фройндинка объявилась, Марленка…

— Не, Марленка не его фройндюшка, а Джумы Косого, — возразил Юраш.

А Нугзар думал, что за человек этот Кока Гамрекели, чье имя он напялит на себя завтра, когда пойдет на «Кристи» — идти больше некуда…

«Без звания, без имени, без роду и племени, без денег и шансов…» — опять стали дробиться мысли. Не хуже ли эта зона тех, где он сидел? Там, по крайней мере, все было ясно. А тут, кроме тоски и одиночества, ничего нет — это он успел понять, когда прошли первые восторги и жизнь стала разворачиваться тылом и изнанкой.

Пока немрусы названивали кому-то: «Не, на одно вохе,[141]не более… Я и Юраш… Були ищут…» — Нугзар полез украдкой в шкаф и, не вытаскивая оттуда паспорт, стал смотреть на фотографию. Лицо не похоже на гадину или педика… Хороший парень, студент, Кока Гамрекели, внук кремлевского гинеколога, получил в наследство марку, живу в Париже, приехал на «Кристи»…

Тут Васятка бросил трубку:

— Ну, козел, ты у меня поблеешь… — И хлопнул Юраша по плечу. — Вспомнил! У меня же тетка двоюродная в Баварии, в Мюнхике живет… Может, туда дернуть? У нее перекантоваться?

— Сколько прокантуешь? День-два? — безнадежно отозвался Юраш. — Да и пиво у них поганое, кислое…

— И то верно… Вот же ёб же… Если б он не попер к сумке — мы бы все сбежали, ей-богу!

— Куда? В комнату к кокону? Вас бы взяли через полчаса, — поморщился Нугзар, исподтишка проверив, на месте ли альбом, и шаря по карманам в поисках телефона переводчика, переводившего статью из каталога… «Кристи», марка… Надо идти!.. Нугзар не очень представлял себе, куда и зачем, но его охватил азарт, в нем заурчал мотор, движок, который сам собой включался при виде стены, ямы или тупика.

Он спросил, есть ли возможность связаться с Сатаной — тому будут нужны адвокат, передачи, деньги.

— А хрен его знает… В участке телефон есть, а где сам Сатана — кто ведает? Ты чего, сам туда сунуться хочешь? Не ходи, Нузгарь, погоришь…

— Но его нельзя бросать без помощи.

— Это конечно, — уважительно посмотрели на него ребята и вернулись к невеселым расчетам: к Алешке Валленбергу нельзя — там родители злые, как хунды, к Ленке Гаук ход заказан — они ее раньше тянули, а потом на Лизку Геббельс перекинулись. А Лизка замуж вышла и ключ от хаты у них отобрала, чтоб они не приходили героин шваркать по ночам.

— Знаешь чего? Поедем к Синуку! — вдруг вспомнил Васятка. — У него Малой когда-то месяц жил, комнату снимал задешево при ресторане, с его рабами и рыбками… Ну, и ширакежничал с ними. Может, смилостивится, урод?

— Поехали, — вздохнул Юраш.

— Это, Нузгарь, мы того… пошли, в Роттер поканаем, к Синуку. Домой мне не звони, я сам сообщу, когда узнаю о Сатане.

— Где он сидит?

— В районном, наверно, где еще. Район Хассельс. Или уже на тюрьме.

— Херово.

— Очень, ебаный кебан. Туда только анвальта[142]можно пустить. Короче, я через маманю узнаю, где он.

— Иди, иди, через маманю сейчас тебя самого зуховать будут… — сказал ему Юраш, топая по лестничной площадке.

После страшных похорон Пилия поехал к Маке в больницу.

В палате он застал майора, в белом халате поверх кителя. Мака молча лежал на койке, голова была залеплена пластырями, тампонами, бинтами. На тумбочке лежали принесенные майором апельсины, еще что-то, завернутое в синюю бумагу, и бутылка коньяка «Варцихе».

— У него ерундовая рана… Коньяк только помогает…

Я тоже только что пришел, — говорил майор.

Мака молчал.

— Я с похорон, — сказал Пилия. — Там, чуть ли не на моих глазах, порезали Кукусика.