Хроника смертельной осени - Юлия Терехова

Грушевидная жемчужина цвета шампань – небольшая серьга – лежала на нежной ладошке дочери, словно в раковине-жемчужнице – маленькой и безгрешной. Какое-то воспоминание шевельнулось у него в памяти и, несмотря на то, что оно было смутным, он почувствовал, как сердце пронзила острая боль.

– Пап, – теребила его Варя. – Папа, что с тобой?..

Боль становилась все сильнее и сильнее, пока не заполонила всю грудь и стала вырваться наружу, словно полыхающий огонь. Перед глазами потемнело, он уже не видел ни дочери, ни своего кабинета. Но откуда-то прорвался раздирающий душу голос: «Сережа, ты слышишь меня?.. Родной…» Она плакала, и он каждой клеточкой тела ощущал ее горе…

… – Сережа, Сереженька, милый, – голос Катрин дрожал, и ее слезы обжигали ему руку. – Ты меня слышишь?..

– Екатерина Дмитриевна, отойдите, – сквозь плотную завесу забытья пробивался еще один знакомый голос, но кому он принадлежал, Сергей не мог понять, да и не пытался, так как боль не утихала, а становилась все сильнее, все невыносимее, и вот он, уже не в силах сдержать себя, застонал…

– Катрин, – прохрипел он. – Катрин… Ты вернулась.

– Сереженька, я здесь. Я рядом, ты слышишь меня? – рыдания заглушали ее срывающийся голос. – Доктор, да что же это? Почему он не приходит в себя?

– Катя, я тебя выгоню, замолчи сейчас же! – да это же голос его тещи, Галины Васильевны Астаховой – откуда она здесь? И где он?.. Господи, как больно… Проклятие…

– Катрин… – еле слышно позвал он.

– Подойди. Катя. Но без истерик!

Он почувствовал, как его руку снова схватили горячие пальцы и прижали ее к губам.

– Варя… Варвара… Зачем ты дала ей это?..

– Что?! – услышал он. – Ты о чем, милый, ты о ком говоришь?

– Зачем ты дала ей серьгу? Откуда она у тебя?

– Какая серьга? – ее рука задрожала. – Господи, доктор, он бредит?..

– Жемчужина…

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – ему, наконец, удалось открыть глаза, и он увидел ее, свою жену, лицо которой опухло от слез. Она повторила: – Сережа, о чем ты…

– Я о серьге Рыкова. Откуда она у тебя и зачем ты ее отдала Варе? Катрин в отчаянии повернулась к матери:

– Мама, ради Бога, что он говорит?

– Я не знаю… Может, постнаркозный бред…

– Что это значит? – с ужасом спросила она.

Сергей снова заговорил, через силу выталкивая из себя слова:

– Катрин, послушай меня… У меня нет бреда. Ты отдала нашей дочери серьгу, которую носил Рыков, чтобы она передала ее Максу. Зачем? Где ты ее взяла?

– Нашей дочери?! – ахнула Катрин. – Милый, ты о ком говоришь?! У нас нет дочери!!! У нас вообще детей нет… Пока, – она прижала руки к животу, и он увидел, что на ее правой руке загипсованы два пальца: – Пока нет…

– Как… – его голос дрогнул. – А как же… господи…

Он почувствовал, как игла впилась ему в руку, темнота снова стала наваливаться на него, и он с облегчением позволил увлечь себя в глубины этой темноты, манящей покоем…

Катрин отпустила его руку и поднялась с колен. Ощущение зазеркалья не отпускало. Что он говорил? Откуда он узнал? Что привиделось Сергею в его наркотическом сне?..

…Они шли по аллее – на расстоянии друг от друга, словно не были вместе – а они и не были вместе – ни минуты. Каждый сам нес свою боль, каждый старался не расплескать собственную вину. Вся жизнь их – прошлая, настоящая и будущая – превратилась в фантом, и фантом этот готов рассеяться словно туман, влажный и белесый, окутывающий кладбище. Ее обещание, брошенное так неосторожно – он схватился за него, как утопающий за спасательный круг – надежда всколыхнулась у него в сердце, когда она пообещала: «Я приеду». Он понимал – выполнение этого обещания почти невероятно, почти невозможно… Но даже то, что она осмелилась произнести эти эфемерные слова, вызвало у него дивное чувство, сродни тому, как если б в безнадежно черном тоннеле забрезжил лучик света. «Конечно, она не приедет».

Он резко остановился.

– Катрин, не знаю, когда мы встретимся. И встретимся ли вообще. Хочу вернуть тебе твое. Возьми.

Он вложил ей что-то в руку. Она посмотрела. На ладони лежала грушевидная жемчужная серьга – та самая, которую носил в левом ухе мнимый Джош Нантвич.

– Зачем это мне?

– Ты не узнаешь? – спросил он. – Это же твой кулон, который ты потеряла в ночном клубе несколько лет назад. Помнишь – на мой день рождения? Мы тогда изрядно надрались. А ты с балкона прыгала, лоб себе разбила. Помнишь?

– Это правда мой кулон?.. – прошептала Катрин, трогая пальцем жемчужину цвета шампань. – Да, похож…

– Не похож, – возразил Олег. – Он и есть. Я его подобрал тогда, долго хранил, надежно спрятав в квартире моих родителей. Когда сбежал из тюрьмы, специально за ним вернулся в Москву, чтобы увезти с собой. Потом, в Париже, ювелир сделал из него серьгу.

– И что мне с ней теперь делать? – спросила Катрин.

– Что хочешь, – ответил он. – Можешь выкинуть, если тебе противно держать ее в руках.

– Почему мне должно быть противно?

– Но ведь я владел ею долгое время, – печально ответил Олег.

– Мне не противно, – покачала она головой. – Но почему ты хочешь ее вернуть?

– Ее носил Джош Нантвич. И его больше нет. Он тебе нравился, я знаю…

Катрин открыла рот, чтобы что-то сказать, но Олег остановил ее жестом.

– Я хочу, чтобы ты вспоминала его, он был неплохим парнем, не правда ли? Катрин кивнула.

– Мне кажется, ты все же дала бы ему шанс – однажды, – с нежностью произнес Олег. – Жаль, он не успел. Он тебя любил. Не так, как я, мерзавец и убийца – по-другому…

– Я знаю, – прошептала Катрин, словно Олег действительно говорил о другом человеке. – Я знаю…

– Пойдем, – он потянул ее за собой. – Пойдем, нам пора.

Они снова побрели к выходу с кладбища. Катрин сжимала в ладони жемчужину – ту самую, которую спустя сутки она вложит в руку палладину, Саше Гаврилову, чтобы тот похоронил ее вместе с тем, кто так любил ее, и кого эта любовь свела в могилу…

– С ним все будет в порядке, – врач, коллега Сергея, успокаивающим жестом положил ей руку на плечо. – Не волнуйтесь, Екатерина Дмитриевна, все будет хорошо.

– Мне можно к нему?

– Конечно.

Она вернулась к постели раненого мужа и склонилась над ним, черты которого разгладились под инъекцией наркотика. Катрин целовала его руку, а ему снилось, что она – нежно окутывающее его легкое облако. И вот облако это превращается в лунный свет, отступает прочь и растворяется в синеве московского вечернего неба за окном. И он тянется за этим светом, ловит его жадными ладонями, и ему кажется, что удалось поймать. Но свет вытекает у него меж пальцев и тонкой дымкой исчезает в темной вышине…