Просроченное завтра - Ольга Горышина

— Говорю ж, что бабушка…

— Я про Диму?

— Все отлично. Он супер-муж. Ну ладно, наверное, мне пора. На всякий случай…

— Тяжело? — спросил он, видя, с каким трудом сестра поднялась со стула.

Она усмехнулась, но не весело.

— Будет только хуже.

Шуточки у них беременных!

— Хорошо, что ты приехала. Но такой полет… Все-таки ты сумасшедшая.

— Какая есть!

Буркнула так, будто он что-то обидное сказал, а ведь и мысли не было обижать. Пошутить хотел, но, наверное, у беременных туговато с чувством юмора.

— Слушай, Ален, у тебя какой сейчас адрес?

— Зачем тебе? — как-то совсем нервно встрепенулась она.

Макс даже передернул плечами от волнения.

— Ну там подарок прислать… На рождение племянника. Как назовете?

Алена пожала плечами.

— Надо что-то интернациональное. Макс было бы классно, но в нашей семье уже есть Макс.

Макс улыбнулся: кажется, это первая улыбка от сестры за всю встречу.

— Александром назовите: тоже и нашим, и вашим.

— Терпеть не могу это имя.

И, кажется, улыбка та была последней. Лицо каменное. Может, ей плохо, а она молчит?

— А как же Пушкин?

Про самочувствие не спросил. Ну, а чем он поможет, если что не так?

— И Пушкина терпеть не могу. Макс, я пойду.

И она, кажется, протянула руки, чтобы обнять. Он рванулся вперед. Сжал ее в объятиях. Какой бы она ни была засранкой, а она его сестра.

— Ален, ты чего?

А она плакала. Даже не плакала, а рыдала.

— Тебе больно? Что-то не так с малышом? В чем дело?

Он усадил ее обратно на стул, а сам присел рядом на корточки. Она продолжала висеть на нем. Он гладил ее по вздрагивающей спине и больше не задавал наводящих вопросов.

Алена сама отстранилась и заговорила:

— Бабушка совсем плоха. Я ее так мало видела… Мать как зверь какой-то в клетке… И вообще…

— Ален, — он сжал сестре плечи. — Это жизнь. Каждый ищет, где лучше. Знаешь, можно выстроить забор и не видеть дерьма вокруг, если у тебя есть деньги. Иначе езди в обоссанном лифте и меняй каждый день лампочки в подъезде. Знаешь, меня за два-три дня там раз десять обматерят и вот тебе прививка от ностальгии еще на полгода точно…

— А бабушка?

— Ален, она у нас была, пока мы были маленькими. Мы выросли. Ты вот сама через полгода мамой станешь. Ну неужели ты хочешь, чтобы твоего ребенка идиотом перед всем классом называли? Или в подворотне пачку сигарет в рот запихивали? Или, может, ты его в армию хочешь отправить? Нет, ты мне скажи! Молчишь? Так утри сопли и понимай, от чего именно ты уехала. Я думаю, твой муж совсем не дурак — он сделал все, чтобы свалить. И ему повезло, что у него такая белая эмиграция. А ты вообще, как сыр в масле, в частном универе. Забыла, как поступала в свой Кулек? Забыла?

Она молчала и смотрела на него тупым бараньим взглядом.

— Ты, мать, зажралась. Вот тебя и тянет назад. И с деньгами мужа, конечно, круто в России. Пошла стиралку купила, на такси в город. Забыла, как мы жили? Память короткая? Напомнить?

Она разлепила губы, но сумела озвучить прилипшие к ним слова только со второй попытки:

— Я все помню, Макс. И жизнь у нас не была такой уж плохой.

Макс тряхнул головой:

— Не была… Сначала благодаря отцу. Потом потому что мать за троих пахала. Ну, а потом тебя взял под крылышко твой Станислав. И скажи, что это не так?

 Она молчала, ничего не отвечала. Даже взглядом.

— Ты не знаешь жизни, Алена. Тебе просто повезло, что рядом всегда был кто-то, кто думал за тебя. Радуйся, что не лежишь на кладбище с Серегой, а это был твой путь, красотка. И это то, отчего я уехал. Ничего там не изменилось и не изменится. Даже не надейся!

Макс резко поднялся, но Алена не подняла головы, и так и продолжала смотреть вперед, теперь уже ему в пупок, вместо глаз.

— Ты не опоздаешь так?

Она поднялась и бросила короткое «пока». Он тоже не стал настаивать на прощальных объятиях. Позлится и успокоится. Не дура — должна же понимать, что бабка бабкой, но бабка свою жизнь прожила, а им жить и детей растить: своих, чужих — какая собственно разница. И жить лучше хорошо.

Наконец-то пятница. И наконец-то он едет в аэропорт. Дима хлопнул дверью машины и шагнул к лифту, радуясь, что нашел место приткнуться так близко — Ленке меньше идти. Ноги, наверное, вообще не ходят после десяти часов в кресле. А у него мозги не варят. Обругал себя нехорошими словами и побежал обратно — надо было положить букет вперед, не забыл бы тогда в машине. Купил кустовую гвоздику — красивая и не похожа на похоронный вариант. Решил сделать заодно и себе терапию. От страхов надо избавляться, пока те не забрались под кожу, как шапка манкурта. К тому же, цветы светло-розовые. Жене понравятся. Обязательно.

Выйдя из лифта, Дима вытащил телефон и проверил время. Лена позвонила почти час назад из самолета. С иммигрейшена звонить запрещено, но какой бы длинной не была очередь, Лена должна вот-вот выйти, и он не пошел, а побежал в зал для встречающих. Арайвал всегда лучше Депарчюр! Десять минут ожидания по сравнению с двумя с половиной неделями — пшик!

Дима увидел ее сразу и помахал гвоздиками, чтобы Лена заметила его и пошла в нужном направлении. Прибавила шаг, а он снова побежал, но потом одумался и не стал отрывать жену от пола, просто обнял и коснулся губ секундным поцелуем. Нацелуются, когда она придет в себя после трансатлантики.

— Жива?

Дима попытался задать этот смешной вопрос как можно радостнее. На красотке вообще лица нет — ходячая смерть, бедолага…

— Жива, — почти не улыбнулась Лена.

— Еще час выдержать и все…

— И все, — отозвалась она еще более похоронным голосом.

Он снова обнял ее, вернее приобнял, не в силах отпустить. Пальцы нащупали живот. Ну, или складки кофты. Лена дернулась в сторону, и он отступил на шаг, смутившись: она устала, а он лезет, дурак… Просто соскучился. До жути!

— Я теще уже позвонил. Отправил спать. И свекрови тоже отзвонился.

— Спасибо.

Они шли довольно быстро. Он даже не катил чемодан, нес за ручку. Пустой — слава богу, а он боялся килограммов конфет. Приказал матери — ничего не посылай! Но разве женщины слушаются?

Он распахнул дверь Тойоты, чтобы Лена быстрее села. Потом только швырнул в багажник чемодан.

— Лен, воды хочешь? Или чая? — Дима потряс термосом, стоявшим в подстаканнике. — Джинджер, как ты любишь.