4321 - Пол Остер

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 167 168 169 170 171 172 173 174 175 ... 252
Перейти на страницу:

Весь первый семестр каждую вторую среду Нэгл и жена его Сюзан устраивали у себя в маленьком доме на Александр-стрит дневное чаепитие для шестерых подопечных Нэгла. Миссис Нэгл была невысокой округлой брюнеткой, она преподавала историю в Ратгерсе и была на голову ниже своего тощего длиннолицего супруга. Пока она разливала чай, Нэгл подавал сандвичи, или пока Нэгл разливал чай, она подавала сандвичи, и пока Нэгл сидел в кресле, курил сигареты и разговаривал с некоторыми своими подопечными или слушал их, миссис Нэгл сидела на диване и разговаривала с другими его подопечными и слушала их, и до того общительны и вместе с тем сдержанно учтивы были друг с дружкой супруги Нэглы, что Фергусону иногда становилось интересно, не общаются ли они между собой на древнегреческом, если не хотят, чтобы их восьмилетняя дочь Барбара знала, о чем они говорят. Само понятие чопорного чаепития неизменно поражало Фергусона как наискучнейшее из всех вообразимых светских мероприятий (доныне он на таких никогда не бывал), хотя на самом деле ему нравились эти полуторачасовые вечеринки у Нэгла, и он старался их не пропускать, поскольку они предлагали дополнительную возможность увидеть его преподавателя в действии, а сообщали ему то, что Нэгл – гораздо больше того, каким выглядел в классе или у себя в кабинете, где он никогда не разговаривал о политике, войне или текущем положении дел, но вот здесь, у себя дома, каждую вторую среду днем он привечал шестерых своих подопечных первокуров, среди которых, так уж вышло, было два студента-еврея, два иностранных студента и два черных студента, а если учитывать, что на всем потоке из восьмисот учащихся числилось всего двенадцать черных (всего двенадцать!), не более пяти или шести десятков евреев и, возможно, половина или треть от этого количества – иностранцев, то Фергусону казалось ясным, что Нэгл исподтишка взял на себя пригляд за изгоями и удостоверялся, чтобы те не потонули в этом недружелюбном, чуждом месте, а мотивировали его политические убеждения, или же любовь к Принстону, или же простая человеческая доброта – но Роберт Нэгл делал все, что было в его силах, чтобы всякие маргиналы чувствовали себя здесь как дома.

Нэгл, Говард и Джим – в первый месяц новой жизни Фергусона как оторопелого юного стипендиата, мальчика, который прежде считал себя мужчиной, а теперь его отбросило обратно к тревожным неуверенностям детства, – благодаря им он держал себя в руках. Говард был не просто дьяволом карикатуры и остроумцем с турбонаддувом, он мыслил вообще крепко и учился сознательно, намеревался защищаться по философии, а поскольку был заботлив, преимущественно сдержан и не требовал лишнего внимания от Фергусона, тому удавалось делить с Говардом комнату и не ощущать, будто кто-то вторгается в его личное пространство. Это было для Фергусона одним из худших страхов – жить в не очень-то просторной комнате с кем-то еще, что до сих пор случалось с ним только в лагере «Парадиз», где он размещался в хижинах с двумя вожатыми и семерыми другими мальчишками, а вот дома он всегда мог удалиться под защиту четырех стен своего убежища на одного, даже в новом доме на Вудхолл-кресент, когда Эми в соседней комнате хлопала дверями и ревела громкой музыкой, а беспокойство его состояло в том, что он не сможет читать, писать или даже думать, если на кровати рядом будет лежать другой человек – или сидеть за столом всего в шести-семи шагах от него. Как выяснилось, Говарда тревожила ровно та же самая беда скученности, потому что, пока он рос, у него всегда была своя комната, и в откровенной беседе на третий день Фергусоновой Недели ориентировки, в которой оба признались в своих страхах перед отсутствием уединения и избытка воздуха, что будет переходить из одной пары легких в другую, они разработали, как сами надеялись, приемлемый modus operandi. Соседями по блоку у них были медик-подготовишка из Вермонта по имении Вилл Нойс и гений математики на 800 баллов из Айовы по имени Дудли Кранценбергер, и Фергусон с Говардом договорились, что, когда общая комната будет свободна, иными словами – когда Нойс и Кранценбергер у себя в спальне или их нет в здании, – один из них (Фергусон или Говард) будет читать-писать-думать-учиться-рисовать в спальне, а другой – в общей комнате, а когда либо Нойс, либо Кранценбергер, либо оба находятся в общей комнате, Фергусон и Говард по очереди ходили бы в библиотеку, пока второй остается в спальне. Они скрепили этот договор рукопожатием, но потом семестр начался всерьез, и через две недели им стало так удобно друг с другом, что превентивные правила перестали действовать. Они приходили и уходили, как и когда кому вздумается, и если оба решали одновременно посидеть дома, то обнаружили, что находиться вместе в комнате могут и подолгу – безмолвно работать, не прерывая мыслей друг друга и не портя воздух, которым оба дышали. Возможные неурядицы иногда превращались в неурядицы настоящие, а иногда нет. Эта не превратилась. К первому октября два жильца комнаты на третьем этаже Браун-Холла изобрели еще восемьдесят один теннисный матч.

Что же касается Джима, он тоже приспосабливался к новому набору обстоятельств, нащупывая свой путь последипломника-первогодки на сурово конкурентном факультете физики, привыкая к жизни с соседом в квартире вне студгородка, и тоже нервничал не меньше своего сводного брата в тот его ранний период в раю для черных белок, но они по-прежнему умудрялись вместе ужинать каждый вторник – либо спагетти в квартире с сожителем Джима, выпускником МТИ Лестером Пателом из Нью-Дели, либо гамбургеры в переполненном маленьком заведении на Нассау-стрит, которое называлось «У Бада», а также каждые дней десять или около того ухитрялись играть в баскетбол один на один в спортзале «Диллон», и Фергусон неизменно проигрывал Шнейдерману, который был чуть выше ростом и чуть более талантлив, но не с таким унизительным счетом, чтобы все это не стоило труда. Однажды вечером, примерно через две недели после начала занятий, Джим заглянул в Браун-Холл с внеплановым визитом к Фергусону и Говарду, и когда Говард извлек список теннисных матчей, какие они успели придумать, и показал Джиму рисунки, их сопровождавшие (Клод Рейнс по одну сторону сетки в виде скопления отдельных капель, Мадди Вотерс по другую, по пояс в какой-то жиже), Джим хохотал так же сильно, как Фергусон и Говард хохотали в то первое утро, когда высосали из пальца эту игру, и в том, как он корчится эдак от хохота и держится за бока, можно было усмотреть нечто хорошее в характере Джима, думалось Фергусону, точно так же, как при выдержанном испытании Экзаменом посвящения в «Горне-и-Гардарте» – так получалось усмотреть что-то хорошее в характере Селии, поскольку и в том, и в другом случае их отклик доказывал, что испытуемая персона – родственный дух, тот, кто ценит те же эксцентричные противопоставления и непредсказуемые сопряжения похожего и непохожего, что и Фергусон, ибо бессчастная истина заключалась в том, что не все питали нежные чувства к «Горну-и-Гардарту» или поэтичному величию автоматизированной кухни за никель-в-щель, и далеко не все смеялись или даже улыбались теннисным поединкам, как Фергусон с Говардом наблюдали в случае Нойса и Кранценбергера, которые смотрели на их пары, одну за другой, с постными лицами, не понимая, что те должны смешить, не способные ухватить потешную двойственность, имеющую место, когда слово, обозначающее вещь, также выступает словом, обозначающим имя, а сведение вместе этих слов, обозначающих вещи, способно зашвырнуть тебя в царство нежданного веселья, нет, все это предприятие сдулось для их серьезных, буквально мыслящих соседей по общежитию, Джим же весь заходился от необузданной веселости, держался за бока и говорил им, что уже много лет так не смеялся, и Фергусон снова поймал себя на том, что рассматривает прежнюю дилемму «лупят-голубят», что казалась такой неподатливой, поскольку нечто себя защищать могло, лишь оставаясь самим собой, а следовательно, всегда оказывалось на милости того или иного некто, и с учетом того, что всегда есть всего одно нечто и много всяких некто, последнее слово – всегда за этими некто, пусть даже они и неправы в своих суждениях, не только о чем-нибудь крупном и важном вроде книг и оформления восьмидесятиэтажных зданий, но и в мелочах – вроде случайного списка безобидных, дурацких шуток.

1 ... 167 168 169 170 171 172 173 174 175 ... 252
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. В коментария нецензурная лексика и оскорбления ЗАПРЕЩЕНЫ! Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?