Екатерина Великая - Ольга Игоревна Елисеева

Спрашивается: чего ждать от такого врага? «Вот так король! Он воображает, что ложью и обманом можно добыть себе много чести. Не выйдет, сударь, из этого ровно ничего… он сделается позором и посмешищем для потомства». В обращении к Сенату Густав упомянул «о двух империях», имея в виду Швецию и Россию, что было ему явно не по статусу. А также «о средствах великой державы». Последнее вызвало у Екатерины колкие насмешки. «Как будто неизвестно, что его шведское величество получает четыре миллиона дохода, — издевалась она, — а с этим далеко не уедешь. Он ведет себя как какой-нибудь выскочка: турки дали ему два или три миллиона пиастров, он совсем ошалел от подобной дряни и воображает, что им конца не будет; употреби он их на благо своего королевства, я бы ему попрекать ими не стала»[1247].

Действительно, уважения поступки Густава III не заслуживали. Однако сама по себе ситуация складывалась для России крайне неблагоприятно. Открытие «второго фронта» вблизи Петербурга — опасность, которой не следовало пренебрегать.

Сразу после повреждения черноморского флота бурей императрица обещала Потемкину сформировать на Балтике эскадру и отправить ее в Архипелаг. К лету 1788 года эскадра была готова, но в условиях обострения отношений со Швецией отсылать ее с севера в Средиземное море не стоило. Григорий Александрович первым освободил императрицу от данного слова. «Бог поможет, мы и отсюда управимся»[1248], — писал он. «Буде Бог тучу пронесет… тогда, конечно, отправлю флот, — отвечала Екатерина. — …Везде запрещен первый выстрел и велено действовать только оборонительно»[1249]. Такая осторожность была продиктована желанием императрицы вынудить Пруссию и Англию, тайно подталкивавших Швецию к войне, выразить официальную поддержку России как стороне, подвергшейся нападению. Эта дипломатическая игра увенчалась успехом, лондонский и берлинский дворы сразу после нарушения Густавом III мира высказались в пользу Петербурга[1250], что послужило впоследствии важным козырем на переговорах.

В письмах Гримму Екатерина продолжала жаловаться на шведского короля: «Сэр Фальстаф дурной родственник и дурной сосед; его несправедливость ко мне нечто неслыханное. Я перед ним ни в чем не провинилась, я осыпала его любезностями; я кормила его финляндцев несколько лет, когда в Финляндии был голод… Его величество доказывает, что, незаконно присвоив себе неограниченную власть, он пользуется ею на горе своим подданным для того, чтобы навязать им ссору с соседями. Всякий государь — первое лицо среди своего народа, но один государь не составляет еще всего народа»[1251]. Императрица надеялась, что многие в Швеции будут против войны, и не просчиталась, хотя Густав все-таки развязал боевые действия.

«Бог будет между нами судьей»

26 июня Екатерина сообщила Потемкину, что шведы, так и не объявив войны, атаковали крепость Нейшлот. «Хорошо посмеется тот, кто посмеется последним. Справедливость, право и истина на нашей стороне»[1252], — писала она. Чтобы ободрить жителей столицы, императрица переехала из Царского Села в Петербург. «Иностранцы распространяли слух, будто я уезжаю в Москву, — сообщала Екатерина Гримму, — а туземцы, особенно простой народ, говорили: никогда она не покинет Петербурга при теперешних обстоятельствах»[1253].

Шведский флот под командованием дяди короля герцога Карла Зюдерманландского атаковал Балтийский порт и потребовал от коменданта майора Кузьмина сдачи. В те времена принято было пристраивать на комендантские должности в небольших крепостях старых заслуженных офицеров. Кузьмин был инвалидом, потерявшим в прежних кампаниях руку. Он отвечал с бруствера: «Я рад бы отворить ворота, но у меня одна рука, да и та занята шпагою»[1254]. К счастью для оборонявшихся, к крепости из Кронштадта подошел русский флот под командованием вице-адмирала С. К. Грейга, и шведские корабли вынуждены были выстроиться против него.

Лишь 1 июля секретарь шведского посольства вручил вице-канцлеру ноту Густава III, где излагались условия заключения мира. Россия должна была уступить Швеции свою часть Финляндии и Карелии, а Турции — Крым и все земли по границе 1768 года. Кроме того, Екатерине вменялось в обязанность принять шведское посредничество при заключении мира с Портой, разоружить свой флот, отвести войска от границ и позволить Швеции оставаться вооруженной до подписания русско-турецкого мирного договора[1255].

Сам факт обращения с подобной нотой выглядел оскорбительно, так как война до сих пор не была объявлена. Требования же, изложенные в ней, могли стать уместны только в условиях полного поражения России на севере и на юге. Сегюр, которого императрица ознакомила с этим документом, заметил, что шведский король говорит так, будто одержал уже три значительные победы. «Даже если б он завладел Петербургом и Москвою, — воскликнула в ответ Екатерина, — то я все-таки показала бы ему, на что способна женщина с решительным характером, стоящая во главе храброго и преданного ей народа и непоколебимая на развалинах великого государства!»[1256]

«Вы не поверите, колико государыня огорчена была подачею сей ноты»[1257], — доносил 3 июня Гарновский. Копию документа Екатерина препроводила Потемкину вместе с письмом 3 июля. О Густаве III она сообщала: «Своим войскам в Финляндии и шведам велел сказать, что он намерен… окончить предприятие Карла XII… Теперь Бог будет между нами судьею»[1258]. Шведский король обещал войти в Петербург, опрокинуть статую Петра Великого, принудить Екатерину сложить корону, дать своим придворным дамам завтрак в поверженном Петергофе и отслужить лютеранскую мессу в Петропавловском соборе[1259]. «Мысль о том, что мое имя станет известно в Азии и Африке, так подействовала на мое воображение, что я оставался спокойным, отправляясь навстречу всякого рода опасностям»[1260], — писал Густав III своему фавориту барону Армфельду.