Честь самурая - Эйдзи Есикава

Хидэёси только расхохотался в ответ.

— Князь, ну в самом деле, скажите, как вы об этом догадались?

— Мёко склонна верить подобным россказням. Нет, правильней будет сказать: она их обожает. К тому же ваша матушка в приятельских отношениях с Асаямой. Как видите, догадаться не так уж трудно. Однако, если хотите знать мое мнение, то я скажу, что Экэй куда лучше разбирается в государственных делах, чем в человеческих душах. Он, конечно, физиономист, но, так сказать, политический. Вам бы следовало быть поосторожнее с людьми вроде него. С виду он обыкновенный монах, но служит князю Мори Тэрумото из западных провинций и получает от него жалованье… Так что вы теперь скажете, Ранмару? Кто лучший физиономист — Экэй или я? — И Хидэёси расхохотался.

Увлеченные беседой молодые люди и не заметили, как подошли к воротам храма Сёдзицу. Поднимаясь по каменным ступеням, собеседники продолжали весело смеяться.

Крепость строилась с ошеломляющей быстротой. В конце второго месяца того же года Нобунага уже покинул Гифу, вверив ее заботам своего старшего сына, девятнадцатилетнего Нобутады, и перебрался в Адзути.

Новая крепость Нобунаги была расположена на пересечении стратегически важных путей, поэтому ее появление обеспокоило очень многих и прежде всего монахов-воинов из Хонгандзи, Мори Тэрумото из западных провинций и Уэсуги Кэнсина из Этиго.

Замок Адзути высился на дороге из Этиго в Киото. Кэнсин, разумеется, тоже подумывал, как бы захватить столицу, и намеревался, дождавшись подходящего момента, пройти через горы, обогнуть с севера озеро Бива и молниеносным ударом завладеть Киото.

Низложенный сёгун Ёсиаки, некоторое время не дававший о себе знать, теперь засыпал письмами Кэнсина, призывая его незамедлительно действовать.

«К настоящему времени, — писал он, — на строительстве крепости Адзути завершены только внешние работы. Оборудование и обустройство внутренних помещений займет не менее двух с половиной лет. Пока еще не все потеряно, но как только строительство будет завершено, вам придется смириться с мыслью, что дороги из Этиго в Киото больше не существует. Сейчас самое время — нанести удар. Я готов проехать по провинциям и объединить все противостоящие Нобунаге силы в единый союз. В него войдут князь Тэрумото из западных провинций, клан Ходзё, клан Такэда и ваш собственный клан в Этиго. Однако вы с самого начала должны объявить о своем намерении возглавить этот союз, иначе я не ручаюсь за успех».

Кэнсин, улыбнувшись про себя, подумал: «Часом, не до ста ли лет намерен скакать по свету этот воробушек?» У Кэнсина хватило ума не ввязываться в столь сомнительное предприятие.

Однако сидеть сложа руки Кэнсин не собирался и к лету постепенно перевел свое войско в Кагу и Ното, начав грозить отсюда границам владений Оды. Но вскоре объединенное войско Такигавы, Хидэёси, Нивы, Сассы и Маэды под командованием Сибаты Кацуиэ заставило врага убраться восвояси и, преследуя его, сожгло все деревни, способные послужить ему убежищем, вплоть до самого Канацу.

Некоторое время спустя из лагеря Кэнсина в стан клана Ода прибыл гонец и громогласно заявил, что привезенное им послание должно быть прочитано лично Нобунагой.

«Наверняка его написал сам Кэнсин», — подумал Нобунага, собственноручно взламывая печать.

«Я наслышан о ваших достославных деяниях, — сообщал его соперник, — и весьма сожалею о том, что до сих пор не имел удовольствия познакомиться с вами лично, но сейчас для этого самая благоприятная ситуация. Если мы с вами упустим возможность встретиться в бою, то оба будем сожалеть об этом долгие годы. Я назначаю поединок на завтрашнее утро, на час Зайца. Буду ждать вас у реки Канацу. Сойдясь лицом к лицу, как подобает мужчинам, мы сумеем разрешить все наши споры».

Это был формальный вызов на поединок.

— А где гонец? — осведомился Нобунага.

— Только что уехал, — сообщил слуга.

Нобунага долго не мог совладать с нервной дрожью. Внезапно он объявил о том, что решил свернуть лагерь, и велел войскам отойти.

Услышав об этом, Кэнсин расхохотался:

— Нобунага поступил так, как я и ожидал. Останься он на месте, завтра по его лагерю прошлись бы копыта моего коня, а его самого я обезглавил бы на берегу реки — князь вполне достоин такой чести.

Тем временем Нобунага со свитой вернулся в Адзути. Вспоминая о старомодном вызове на поединок, полученном от Кэнсина, он не мог сдержать усмешки:

— Должно быть, именно так он завлек Сингэна в Каванакадзиму. Этот человек не знает страха и главная его реликвия — большой меч, выкованный Адзуки Нагамицу; признаться, не хотелось бы мне когда-нибудь увидеть его собственными глазами. Но Кэнсин, наверное, досадует, что не родился в благословенные прежние времена, когда полководцы носили кроваво-красные доспехи с золотыми нагрудными пластинами. Интересно, как он относится к крепости Адзути? Сдается мне, что Кэнсин так и не понял непреложной истины: новое вооружение и перемены в искусстве стратегии, произошедшие за последнее десятилетие, перенесли нас в совершенно иной мир, войны теперь ведут совсем по-другому. Он, я уверен, называет меня трусом, а мне кажется смешным его устаревшее мышление.

Вскоре Нобунаге доложили о том, что главнокомандующий Сибата Кацуиэ рассорился с Хидэёси, который не соглашался с его военной стратегией. В конце концов Хидэёси отозвал свое войско и вернулся с ним в Нагахаму, а рассерженный Кацуиэ направил Нобунаге донесение:

«Хидэёси, игнорируя приказы вашей светлости, самовольно вернулся в свою крепость. Он ведет себя дерзко и заслуживает сурового наказания».

Хидэёси же не прислал ни слова в свое оправдание. Нобунага не сомневался, что у владельца Нагахамы найдется если не оправдание своего поступка, то отговорка, а потому решил отложить разбирательство до тех пор, пока не вернутся домой военачальники, участвующие в северной кампании. Однако многие сподвижники Нобунаги считали, что князь Хидэёси чересчур вспыльчив, к тому же для военачальника бесчестно увести свое войско в разгар военных действий.

Нобунаге не оставалось ничего иного, как принять к строптивцу какие-либо меры устрашения.

— Хидэёси действительно вернулся в Нагахаму? — спросил он у своих приближенных.

— Да, он в своей крепости, — ответил один из вассалов князя.

Поразмыслив, Нобунага послал Хидэёси гневное послание:

«Князь Хидэёси! Ты ведешь себя совершенно недопустимо. Я жду твоего раскаяния».

Когда гонец вернулся, Нобунага спросил у него:

— Ну, и как отреагировал Хидэёси на мое письмо?

— Он, ваша светлость, сказал, что намерен отдохнуть.

— Этот бесстыдник к тому же еще и лентяй! — возмутился Нобунага, но в душе он вовсе не был сердит на Хидэёси. Когда же возвратились Кацуиэ и остальные военачальники, принимавшие участие в войне, князю пришлось наказать нерадивого вассала, и он повелел Хидэёси оставаться под домашним арестом у себя в Нагахаме. Однако и в роли арестанта тот не выказывал ни малейших признаков раскаяния, а, напротив, каждый день устраивал веселые попойки. Все ожидали неминуемой строгой кары со стороны Нобунаги, но тот, казалось, забыл обо всей этой неприглядной истории и больше никогда о ней не упоминал.