Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848 - Найл Фергюсон

Тем не менее у власти Джеймса имелись пределы, как имелись пределы у власти Ротшильдов в 1830-е гг. Более серьезные разногласия между Францией и Англией 1846–1847 гг., вызванные так называемым вопросом об англо-испанских браках, по-настоящему напугали Джеймса. Тогда казалось, что решимость Луи-Филиппа женить своего младшего сына, герцога де Монпансье, на сестре королевы Испании может стать для Палмерстона поводом к войне. Джеймс ездил туда-сюда, убеждая французов согласиться на англоиспанский торговый договор, который должен был стать своего рода компенсацией для «свадьбы Монпансье». Но в том случае Гизо стоял на своем. Письмо Джеймса в Лондон от 26 сентября позволяет понять, как непросто ему приходилось: «Мы крайне встревожены… ибо, как мне сказал английский министр [лорд Норманби], он весьма озабочен из-за того, что они способны пойти на очень жесткие меры. Конечно, я не думаю, что за этим сразу же последует объявление войны. Дело в том, что Монпансье должен отплыть [в Испанию] в понедельник… Гизо сказал мне: свадьба состоится, даже если англичане объявят войну… Что ж, милые племянники, у меня много дурных предчувствий. Не представлял, что все будет так плохо, и уверяю вас, мы должны проявлять осторожность, потому что в конце концов что-нибудь непременно произойдет. [Английский] министр сказал мне: „Мы не можем сидеть сложа руки и спокойно наблюдать за тем, как разворачиваются события“. Возможно, он отпустил такое замечание только для того, чтобы я его повторил, — Бог знает… Будущее видится мне весьма безрадостным».

Джеймс даже предложил Гизо, чтобы Монпансье отказался от любых притязаний своих наследников на испанский престол. Но, как нервно передавал Энтони, «Гизо считает, что мы плетем козни против него, и ты понятия не имеешь, как мы должны быть осторожны… Уверяю тебя, я очень беспокоюсь — французы не хотят войны и не могут воевать, но они делают все из рук вон плохо…». Более того, Нат отказался передать Луи-Филиппу письмо Лайонела, в котором, очевидно, содержались доводы Палмерстона:

«Доводы нашего достойного дядюшки в пользу альянса между Англией и Францией достаточно убедительны, но предположения милорда Палмерстона о том, что королеву Испании могут отравить, а поскольку у нее нет детей и вдовствующая королева не хочет позволить своей невестке иметь детей, что нынешний король Испании и герцог Мон[пансье] будут воевать и Б-г знает что еще, оказывают вредное влияние на наших государственных деятелей и внушают им мысль, что л-д П… наговорил тебе много ерунды — мне не стоит передавать такое письмо».

В октябре 1846 г. Джеймс пребывал в мрачном настроении; он ожидал, что Франция и Австрия в любой момент пошлют в Испанию войска, и опасался вестей о наращивании британского военного флота. 29 октября, когда он пришел к Гизо, ему со всей убедительностью сказали, что Франция не намерена отказывать потомкам Монпансье в праве на испанский трон. Низшая точка в истории наступила, когда Джеймс стремился защитить решение Норманби не посещать прием в честь Монпансье после его возвращения из Испании. По словам Ната, Гизо «очень разозлился… и сказал ему, что в его положении… ему лучше держать свое мнение при себе». Джеймс пришел к очевидному выводу: «Боюсь, что все дипломатические связи между нами и Англией будут прерваны; здешнее правительство готовится ко всему… Никогда раньше я не видел правительство таким сильным и таким упрямым. По-моему, даже если происходящее… боже упаси, приведет к началу войны, они не поменяют свою позицию». Даже когда он обратился за помощью к старому другу, королю Бельгии, его приняли «холодно».

Открытый конфликт между Францией и Великобританией неизбежно подвергал испытанию отношения ветвей семьи, живших по разные стороны Ла-Манша. Альфонса, очевидно, возмущала агрессивная внешняя политика Палмерстона. Когда Лайонел в 1847 г., во время своего визита в Париж, отстаивал точку зрения Великобритании, Альфонс язвительно спросил его, не следует ли Франции «смиренно целовать львиные когти Великобритании». Ханна, посетившая Франкфурт примерно в то же время, пришла в замешательство, обнаружив, что и Ансельм, и Карл на стороне Франции. «Я время от времени веду довольно бурные споры с нашими друзьями, — писала она Лайонелу, — особенно с Ансельмом, который изо всех сил поддерживает Гизо». Кроме того, Ансельм спорил с Джеймсом из-за неудачных попыток последнего выступить посредником, едко посоветовав дяде «не вмешиваться лично в ход великих исторических событий».

Как часто бывало в истории дипломатии 1830-х — 1840-х гг., война, которую все боялись, так и не началась; в конце февраля 1847 г. Джеймс сообщал, что испанское дело почти улажено: «Здесь со мной Аппоньи; он говорит, что сейчас и речи быть не может… о войне. Норманби пригласил его и Гизо посетить его в следующий вторник. Так что о мире договорятся за бутылкой шампанского, а мы с моей милой женой… будем свидетелями этого события». Однако не успели откупорить шампанское, как Палмерстон нашел новое яблоко раздора: Греция просрочила платежи по облигациям, которые держала Великобритания. Это стало поводом для еще одной англо-французской словесной баталии, и Ротшильдам, вопреки их желанию, снова пришлось выступать в роли передаточного звена. «Гизо сказал барону, — устало сообщал Нат в апреле 1847 г., — что Англии придется в одиночку подавать в суд на Грецию… и если она (Англия) устроит скандал из-за этого дурацкого дела… [Гизо] сумеет ответить как следует и приведет свою страну в такое состояние, что всем придется оч. жарко — ни в коем случае не повторяй этого в таких же выражениях и не говори, что это исходит от нас».

И хотя война между великими державами не началась и в тот раз, существовала еще одна угроза — правда, такая, на которую Ротшильды склонны были закрывать глаза. Дефицит бюджета, который наблюдался в 1840-х гг. во многих европейских государствах, сулил не просто выгоду банкам. Он служил также симптомом серьезного политического недомогания этих стран. Причиной дефицита бюджета в середине 1840-х гг. стал не только рост военных расходов. Такую же важную роль, как будет показано ниже, сыграли государственные субсидии на постройку железных дорог в сочетании с застойными или снижающимися доходами от сбора налогов. Так проявилось побочное действие замедления экономического роста, которому до тех пор уделяли недостаточно внимания. По мере того как Ротшильды неустанно добавляли одну страну за другой в число своих клиентов, они могли поздравить себя с дипломатическим влиянием, которое такое положение им придавало. На первый взгляд «бельгийский» и «сирийский» кризисы подтверждали, что войны можно избежать благодаря тонким манипуляциям с завязками на кошельках европейских стран. Но финансовая власть была не абсолютной. Главным образом, она зависела от внутренней стабильности европейских стран. Когда ее больше нельзя было поддерживать, Ротшильды оказывались почти в таком же уязвимом положении, как те правители и министры, чьи кошельки они держали в своих руках. В конце концов, защитные стены Июльской монархии обрушила не война, а революция: и против такой угрозы оказались бессильны фортификационные сооружения вокруг Парижа.