Золотой век Испанской империи - Хью Томас

Возможно, это объясняет тот энтузиазм, с которым верховный суд отнесся к возможности обращения индейцев в христианство. Во время первой церковной хунты[149], состоявшейся в Мехико, на которой председательствовал Рамирес де Фуэн-Леаль, а Сумаррага присутствовал в зале, ученые мужи провозгласили, что не может быть вопросов относительно того, что туземцы имеют для этого достаточно способностей, что они питают великую любовь к постулатам веры, а также «имеют возможность выполнять все ремесленные и сельскохозяйственные работы». Индеец, по их мысли, являлся разумным существом, полностью способным к самостоятельным действиям{1166}.

Едва ли не первым радикальным решением, принятым Мендосой, был приказ задержать отправку в Новую Испанию крупной партии черных рабов, которая была им заказана и в которой он нуждался. Причины этого были далеки от альтруистических: дело в том, что среди черных рабов был раскрыт заговор наподобие тех, что привели к кровопролитным восстаниям в Пуэрто-Рико в 1527 году, в Санта-Марте в 1529 году, в Санто-Доминго в 1522 году и в самой Новой Испании в 1523 году. В последнем случае имел место угрожающий альянс между неграми и индейцами-сапотеками, проживавшими в окрестностях Оахаки. Серьезность положения ничуть не облегчало то, что некоторые романтически настроенные испанцы увидели в нем нечто идеалистическое – например поэт Хуан Кастельянос. Позднее Кастельянос написал стихотворение, в котором присутствовали строки: «Искусны волофы и весьма воинственны, и с безрассудной самонадеянностью стремятся стать благородными господами»{1167}.

Тем не менее, некоторые из черных рабов бежали от своих хозяев, и вице-королевству Мендосы суждено было увидеть зарождение небольшой колонии беглых африканских рабов в лесах возле рудников Томакустла в Веракрусе. Эти люди жили грабежами, с них началась долгая история разбоя в этой стране.

Основой правления Мендосы в Мехико был его двор, состоявший из тридцати-сорока благородных дворян, кабальерос, служивших одновременно его телохранителями и личными секретарями. Их возглавлял Агустин де Герреро, мажордом Мендосы, а также канцлер верховного суда и хранитель официальной печати, которую нельзя было выносить из помещения суда и без оттиска которой ни один документ не мог считаться действительным. Его помощник, Хуан де Саласар, со временем приобрел не меньшую власть. Луис дель Кастилья, потомок короля Педро Жестокого по мужской, хотя и внебрачной, линии, также оказывал вице-королю существенное содействие. Он прибыл в Новую Испанию в 1529 году как компаньон Хуаны де Суньиги, второй жены Кортеса, с которой состоял в отдаленном родстве, а до этого участвовал в сражениях как с комунерос, так и с французами. В 1534 году он получил энкомьенду в Тутутепеке и зажил в роскоши, как, вероятно, и пристало королевскому незаконнорожденному отпрыску. «Даже его слуги пили из серебряной посуды», – восхищенно комментировал Дорантес де Карранса{1168}. Впрочем, он много раздавал беднякам, в особенности бедным испанцам в Новой Испании.

У Мендосы было шестьдесят индейских слуг, которых по его желанию обучили музыке и всему прочему, «что подобает знать менестрелям». Он собирал урожаи с многочисленных ранчо – одно располагалось в долине Матальсинго (Матальцинго), еще пять – возле Мараватио в Мичоакане, два – возле Текамачалько (среди них было и то место, где произошла победа Кортеса после Ночи Печали в Отумбе), и еще одно, где выращивались лошади, находилось в долине Улисабаль. Эти ранчо поставляли мясо и шерсть, необходимые для вице-королевского хозяйства.

Мендоса жил в Мехико, в грандиозной резиденции Ашайякатля, превращенной Кортесом в испанский дворец, рядом с некогда «священным» районом древних мексиканцев. Вместе с ним жили его сын Франсиско и его сестра Мария (позднее вице-королям перестали позволять брать с собой семьи). Жена Мендосы, Каталина де Варгас-и-Карвахаль, по всей видимости, умерла еще до того, как он отбыл в Мексику.

Мендоса вставал рано и выслушивал просителей в любое время – не только в часы, назначенные верховным советом. Он всегда был дружелюбен, хотя и краток. Мендоса постоянно путешествовал, словно он был королем Кастилии. Он имел право раздавать коррехимьентос (коррегидорские должности), энкомьенды и индейцев. Ни одно решение городского совета не было действительным без его одобрения. Он мог провозглашать законы – и в этом отношении зависел только от одобрения далекого Совета Индий.

Кортес-завоеватель был исключен из всех этих обсуждений. Мендоса, как вице-король, находил независимый характер великого конкистадора трудноуправляемым. Однако того уже списали со счетов и при испанском дворе. Он сделался маркизом, женился на аристократке, завел семью, разбогател – чего еще ему желать, спрашивали в Вальядолиде.

Было даже такое ощущение, будто двор боялся Кортеса. Он сделал слишком много, чтобы его можно было легко удовлетворить каким-нибудь второстепенным местом. Кортес высказал свое негодование подобным отношением в меморандуме, который он прислал императору Карлу в июне 1540 года. Презрительно отзываясь об экспедиции, посланной на север во главе с фраем Маркосом де Ниса, он затем перешел к описанию собственного открытия и завоевания этих территорий, упомянув, что послал четыре флотилии за свой собственный счет (это стоило ему 300 тысяч дукатов), чтобы открыть северные земли{1169}.

Маркос де Ниса был не единственным, чьи планы вызывали негодование Кортеса. Его возмущение вызвал, например, Педро де Альварадо, который также заключил контракт на поиски островов – а именно островов Санта-Мария невдалеке от Пуэрто-Вальярта (как впоследствии стали называть этот город). Взяв с собой 600 человек и двенадцать кораблей, тот выступил из Гватемалы, после чего встретился и вступил в переговоры с друзьями Мендосы Луисом дель Кастилья и Агустином Герреро, выработав с ними соглашение, по которому Альварадо должен был иметь четвертую долю добычи в экспедициях вице-короля, а Мендоса получал половину дохода от флотилий Альварадо. Это было похоже на эффективную попытку вытеснить Кортеса с поля дальнейших завоеваний, на что Кортес ответил яростным протестом.

Однако у вице-короля были и собственные проблемы – например Миштонская война, масштабное индейское восстание, очевидно спровоцированное жестокостью энкомендерос на севере Новой Испании. Вице-король, полностью поглощенный своими новыми планами касательно Франсиско Васкеса де Коронадо и фрая Маркоса де Ниса, впрочем, решил, что восстание поднято дикими индейцами-чичимеками с дальнего севера, с их новой религией, принесенной к ним «посланцами дьявола»{1170}.