Ностальгия - Мюррей Бейл

Хофманн положил глаз на главное из абстрактных полотен, длинное, горизонтальное, сплошные прямые линии; Америка, ок. 1964 года. В нем тоже было добрых три ярда в длину, а в высоту — едва ли восемнадцать дюймов наберется. И эта картина была почти монохромна: грубое полотно исчертили упорядоченные серые штрихи. Они словно расплывались, утрачивали четкость очертаний, точно фраза или движение на лондонских улицах, шум которого смутно доносился снаружи.

Хофманн задался целью заполучить этот лот; вот он вступил в торг — выражение лица у него сделалось точь-в-точь как у капризного мальчишки. Луиза наблюдала. Он хмурился — и кивал: коротко, упрямо. Над его верхней губой выступили прозрачные шарики испарины. Когда пять цифр побили мировой рекорд, установленный схожим полотном, он словно бы дрогнул. Отвел взгляд от кафедры, опустил вниз, посмотрел направо. Надо думать, обиделся. Луиза оглянулась: ее сосед вновь поднял искрящийся кольцами палец. Она коснулась его ногой, удержала — и жарко вспыхнула. Это еще что такое? Араб широко усмехнулся. Луиза отодвинула ногу.

Повисла напряженная тишина. А они — они оказались в ее эпицентре.

— Солнце, — жарко шептал Кен, — картина наша. Я ее отыграл. Ну разве не прелесть? Это для тебя. Я ее купил только ради тебя.

Дилер с безупречно зачесанными волосами развернулся к ним.

— Прошу прошения, но мы тут вообще-то делом заняты. По крайней мере, кое-кто пытается работать. — И тут же, заметив араба, внезапно просиял улыбкой. — Прошу прощения…

Уже выйдя из здания и оказавшись на тротуаре, Хофманн то и дело похлопывал затянутыми в перчатку руками и качал головой, глядя на неудобочитаемую медную табличку с названием внушительного здания аукциона. Он уже представлял про себя, как новообретенный шедевр впишется в его коллекцию. Луиза погрузилась в молчание. Хофманн закивал — словно бы самому себе:

— Превосходно. Просто превосходно. А я вам скажу, лучшей картины нет во всей Австралии. Ничего подобного в стране не найдется. Эй, послушай, пойдем со мной!

Он завладел рукой жены.

Даже на Олд-Бонд-стрит они выделялись на общем фоне — что за великолепная пара! Оба — нарядные, элегантные, лучатся здоровьем, наслаждаются заслуженным отпуском. Оба — в шерстяных, наглухо застегнутых пальто.

И хотя в еще одной сумочке «Картье» Луиза вовсе не нуждалась, он решительно вошел в магазин и купил-таки ей новую — из серой змеиной кожи. Нечто совершенно особенное. Если посмотреть под определенным углом при дневном свете, то обнаруживалось, что мозаика чешуек повторяет — совершенно случайно, разумеется, — узор десятифунтовой банкноты. Вроде фотографии — неважного качества, но вполне отчетливой. Покойный Чарльз Дарвин, многозначительно откашлялся управляющий, несомненно, остался бы весьма доволен. Необычная штучка, да? Ну и цена соответствующая. Музей естественной истории проявлял интерес…

Хофманн попросил пересыпать содержимое старой Луизиной сумочки в новую, а Луизе предложил вернуться в отель и пропустить по рюмочке.

— Ты как, не против? Точно не возражаешь?

Луиза отвернулась.

— А вообще чего бы тебе хотелось?

Она застыла на месте, размышляя про себя. И — сама неопределенность, под стать контурам Лондона, — побрела за мужем.

Шейла Стэндиш отправилась в Уимблдон — первая добралась до спортивных страниц — и уже возвращалась назад: черный кеб ножом рассекал улицы. В Уимблдоне жила ее тетушка; всякий раз, бывая в Лондоне, Шейла первым делом заезжала туда. Сколько же финалов на центральном корте посмотрели они вместе? На протяжении шестидесятых самые долгие охи-вздохи и самые пронзительные женские взвизги, сопровождающие трансляции теннисных турниров, доносились от этих двух болельщиц, восседавших на лучших местах. А одиночные мужские первенства! — сколько сил они выпивали, зато обсуждались — взахлеб! У тетушки были тощие ноги и загорелая шея. За последнее время она как-то разом постарела, и два сезона подряд Шейла пропускала Уимблдон, хотя всегда предвкушала встречу с тетей. На сей раз, когда водитель уже отыскал нужную улицу, Шейла внезапно велела ему ехать дальше, к «Уимблдону» — к кортам за углом.

Сейчас корты пустовали, зато снаружи чередой выстроились туристские автобусы. У входа для спортсменов какой-то ушлый кокни вручил загорелым американцам желтую ракетку с порванными струнами, отбежал назад и — «Замри, парень. Готово!» — сделал снимок-другой. Рядом его напарник устроил под навесом маленькую выставку: тут и знаменитые теннисные мячи, тут и прочие ценные экспонаты — изгвазданные в хлорофилле парусиновые туфли, чешский противосолнечный козырек, ранние суспензории и спортивные шорты с оборочками — все они некогда принадлежали великим. Музея миниатюрнее Шейла в жизни не видела — и вряд ли увидит. Толпа туристов терпеливо ждала, выстроившись в очередь; Шейла прошлась немного вдоль ограды стадиона. Заметила в мокрой траве несколько позабытых мячей — точно пушечные ядра; и вздрогнула, рассмотрев испещрившие бетон граффити, по большей части непристойного содержания — «ТЕННИС: БЬЕМ ПО ШАРАМ» — разноцветными мелками и аэрозолями. Среди лимериков, одиноких признаний и телефонных номеров отчетливо выделялась одна надпись. Профессионально нанесенная аэрозольной краской по шаблону, она повторялась снова и снова:

АВСТРАЛИЙЦЫ РУЛЯТ

Ничего обсценного. Зачастую это — чистая правда. Шейла поулыбалась этой мысли. Ведь иначе «Австралия» в таком необъятном месте, как Лондон, просто-напросто затеряется.

Позади нее раздался мужской голос:

— И кто б ожидал?..

Глаза и мозг Шейлы едва не вышли из строя. Она обернулась.

— Африка, верно? Ведь только позавчера. Ну надо ж! Как там звался наш дрянной отельчик-то?

— «Сафари интернешнл»… — Шейла растерянно нахмурилась.

— Да чтоб мне провалиться, — продолжал высокий незнакомец, — будет о чем домой написать.

Какие у него мощные, поросшие волосами запястья; и костяшки пальцев такие по-мужски крепкие…

Благодарение судьбе, они уже возвращались обратно к толпе. Ему было под сорок — высокий, с правильными чертами. Спросил, как ее зовут.

— Ну и откуда ты, Шейла?

— Из Сиднея.

— Или Сидней, или буш, третьего не дано, — захохотал он. — Так, Шейла?

Шейла улыбнулась.

— Слушай, а ты что сейчас делаешь? Может, по чашечке чая выпьем? Тут наверняка какая-нить забегаловка сыщется…

Глянув на собеседника искоса, Шейла решила, что он, надо думать, родом из провинции, да верно провинциалом и остался; пожалуй, можно было бы поболтать. И тут же посмотрела на часы — скорее в силу привычки:

— Не могу. Боюсь, что никак не могу.

— Ладненько. Без проблем.

С сигаретой в зубах он картинно сощурился в облаке дыма и записал адрес ее гостиницы.

— Вот и молодчина! Я тебя разыщу, Шейла. До встречи!