Женский клуб по вторникам - Лиза Бэт Коветц

Это сработало. Мама засмеялась.

— Это не вопрос вины, мам. Просто я выбрала поле деятельности с очень маленьким кругом победителей. И я не одна из них. Я далеко не одна из них.

Сидя в тишине, они обе страдали, думая о неудачах Брук. Мать Брук молчала, пока ее дочь покрывала грунтом три или четыре полотна, убирая неровные места и готовя их к новой краске.

— Спасибо за чек, — сказала Брук спустя какое-то время.

— Купи себе что-нибудь хорошее, — тепло ответила ей мать.

Брук улыбнулась, хотя и знала, что в магазинах нет того, что могло бы доставить ей удовольствие. То, как ее мать сказала это, то, как на ее лицо падал свет, очаровало Брук, и на мгновение, в предвкушении нового приключения, она подумала, что хотела бы нарисовать мать одновременно печальной и любящей. Но Брук колебалась. У нее уже было так много замечательных портретов матери. Дом и полки в студии были заполнены ими. Ей вдруг захотелось нарисовать своих маленьких племянниц. Она подарила бы картину сестре. Она сделала бы ее красивой и наполненной счастьем, зная, что Кэрол повесит картину у себя дома и у нее найдется множество восхищенных поклонников, которые будут рассматривать это произведение искусства и вдыхать в него жизнь. Брук нащупала конверт с фотографиями и принялась за работу.

Ее мать исчезла. Комната больше не существовала. Желтый цвет платья племянницы начал ласково, словно любовник, нашептывать Брук: «Добавь в меня больше синего, больше синего, милая. Дай теням ложиться, замечательно, замечательно, я восхитителен». Брук работала, пока у нее не заболели ноги и не заурчало в желудке. Где-то в студии лежал наполовину съеденный сандвич, и постель ждала, когда Брук упадет в нее, усталая, но счастливая.

Картина получилась хорошей. Маленькие племянницы выглядели на ней так же чудесно, как в жизни, и ее сестра наверняка радуется от удовольствия, видя, что ее малышки будут жить вечно в мгновении красоты. Кэрол повесит картину там, где ее увидит каждый, входящий в дом. И потом, когда Брук с сестрой и матерью не будет на этом свете, когда пройдет много времени, может быть, ее племянницы будут спорить о том, кому достанется чудесный портрет двух маленьких девочек, которыми они когда-то были.

Старшая выиграет. Старшие всегда выигрывают. И повесит прелестную картину, на которой изображена она, беспечная малышка в бледно-желтом платье, там, где все смогут восхищаться ей. Она умрет. Все умирают. Она завещает чудесный портрет маленьких девочек, написанный в желтых тонах, одному из своих внуков. Так картина и будет переходить все дальше и дальше, пока ее новый хозяин не забудет, кем были эти две девочки, но он или она, этот воображаемый отдаленный потомок Брук, будет все так же любить страстное сплетение желтого цвета с синим. И тогда Брук будет жить вечно.

— Если это все, что у меня есть, — думала Брук, засыпая, — нужно сделать так, чтобы мне было этого достаточно.

Наполненная энергией после двухчасовой тренировки, Марго приветственно махнула портье рукой и вошла в лифт. В последний момент в кабину лифта запрыгнул незнакомец, и Марго пришлось проехать весь путь до самой вершины и снова вниз, в вестибюль. Когда она сняла эту квартиру, поначалу ей нравилось, что двери лифта открываются прямо внутрь ее апартаментов. Спустя двадцать лет это начало тревожить ее и заставляло почувствовать собственную уязвимость. Сейчас ей приходилось кататься на лифте вверх и вниз, пока она не оставалась там одна, только тогда она решалась вставить ключ в специальное отверстие, над которым значились ее инициалы.

В конце концов она решила поставить дополнительную дверь или построить внутренний вестибюль — что-нибудь отгораживающее квартиру от общего лифта, но владельцы не позволили ей этого. Марго была потрясена. В глубине души она верила, что квартира принадлежит ей. Все ее вещи были здесь. В сущности, действующие владельцы квартиры менялись четыре раза за двадцать лет, пока Марго продолжала снимать ее. Она клялась себе, что в следующий раз, когда арендную плату поднимут, она подыщет другое место, где сможет контролировать все.

Наконец, оставшись в лифте одна, Марго вставила ключ в прорезь с инициалами «М.Х.», и лифт взмыл вверх. С того момента, как она вставляла ключ, лифт не останавливался, пока не достигал ее квартиры. По пути Марго опустила на пол пакеты из магазина и просмотреть свою почту. Счета. Счета. Реклама и счета. И один большой, цвета слоновой кости, конверт с фамилией Тревора рядом с незнакомым обратным адресом.

Марго бросила ненужную почту в мусорную корзину, положила счета на кухонный столик и разорвала конверт.

«От всего сердца приглашаем Вас…», — начиналось приглашение, и после множества продуманных старомодных слов оно заканчивалось сообщением о бракосочетании старшего сына Тревора, которое состоится в синагоге на Лонг-Айленде в субботу, в 20.00, через шесть недель. Очень хорошо. Чудесный повод для того, чтобы купить новое платье.

Жена Тревора после того, как их младший сын поступил в колледж, сбросила пятнадцать фунтов[9]и сделала себе новую модную прическу. Она выбросила весь свой старый гардероб. А потом птичка выпорхнула из гнезда, прихватив с собой летний домик в горах Катскилл. Пока Тревор разводился. Марго была рядом и держала его за руку. Однажды во время китайского ужина Тревор, отодвинув в сторону цыпленка му-шу, наклонился к Марго, намереваясь поцеловать ее в губы. Она как раз собиралась засмеяться над чем-то происходящим в телевизоре и поэтому в тот момент, когда он прижал свои губы к ее губам, выдохнула ему в рот чудовищный, отдающий чесноком смешок. Их первый момент близости выглядел как острая реанимация рот в рот.

— Боже, Марго, кажется, ты порвала мне легкое, — засмеялся Тревор.

— Нет, не порвала, — возразила она. — Просто немного надула. Дай-ка я схвачусь за тебя, а то, боюсь, ты можешь взлететь на воздух, как большой воздушный шар, если вдруг разожмешь губы.

Они рухнули на диван, перестали смеяться и не упоминали больше этот поцелуй. Марго потянулась к Тревору и взяла его за руку, но он не пытался поцеловать ее снова. «Для этого будет еще много моментов, — думала Марго. — Наша дружба скоро снова приведет к этому поцелую».

Но приглашения Тревора посидеть дома и посмотреть видео прекратились с того вечера. Марго была занята на работе, и они по-прежнему обедали вместе. Она и не заметила отчуждения, возникшего между ними, пока, после того как пришло понимание слова «климакс», не позвонила ему. Марго оставила на его автоответчике слезливое сообщение и просьбу составить ей компанию. Ответ она получила по электронной почте два дня спустя. «Мне жаль, что ты грустишь», — написал он. Хотя к тому времени голубой цвет грусти уже не был ее цветом. В тот момент в ней преобладала смесь черного и красного, и так их дружба превратилась в руины. Может, свадьба его сына была шансом возродить ее. Марго опустила пакет с ужином на крышку дипломата и посмотрела на приглашение. Она задумалась о свадьбах. За всю свою жизнь Марго лишь однажды делали предложение: парень по имени Бобби Альберт. Бобби Альберт был светловолос, силен и, вероятно, глуп, хотя, будучи молодой и неопытной, последнее качество Марго в нем не разглядела. Она планировала лишиться девственности с ним, пусть даже в кузове грузовика, принадлежавшего его отцу. В машине было чистое одеяло, и она хотела Бобби. Однако ей совсем не хотелось делать это на кукурузном поле.