Под чужим именем - Виктор Семенович Михайлов

ушел, а через некоторое время, нагруженный кульками, с шутками да прибаутками ввалился Вербов.

— Чтоб больной не превратился в мощи, ему лекарства нужны попроще! На, болящий, получай: чернослив, лимоны, мессинские апельсины, портвейн три семерки, лечись — не ленись! — выпалил он, расставляя на садовом столе кульки.

Сухо кивнув Вербову и захватив с собой сына, Мария Сергеевна ушла в дом.

Вербов заговорщически подмигнул Шаброву и сказал:

— Дуется за вчерашнее?! Жена, что крапива, кусает да жжет, да жить не дает. То ли дело я, бобыль, живу не тужу!

— Ты, бобыль, кирпич вывез? — с напускной строгостью спросил Шабров.

— Все двадцать пять тысяч, один в один, ни одной половинки, — ответил Вербов.

В это время у калитки в нерешительности остановился стройбатовец Павел Русых, молодой парень с едва пробивающимися, но уже чисто выбритыми усами, голубоглазый, веснушчатый, с упрямой, слегка вздернутой верхней губой и ямочкой на подбородке. Желая обратить на себя внимание полковника, он кашлянул в руку и громко поздоровался:

— Здравия желаю, товарищ полковник!

Шабров узнал Павла Русых и, приветливо с ним здороваясь, направился навстречу.

— Что скажешь, Русых? — спросил он.

— Товарищ полковник, вы мне разрешили, если что случится, обратиться к вам лично.

Полковник, подглядев умелые руки смышленого парня, решил «подбросить» его на выучку к вольнонаемной бригаде по укладке плитки и сказал, что, если что случится, обращаться прямо к нему. Сегодня была суббота, получив за успех в военной учебе и отличную работу на стройке увольнительную с вечера субботы и на воскресенье, Павел Русых побывал в парикмахерской, начистил сапоги до блеска и явился к полковнику.

— Пойдем в дом, поговорим, — сказал ему полковник и уже с порога Вербову: — Подожди, я сейчас. — Войдя в комнату, Шабров сказал жене:

— Машенька, ты там, пока я занят, поговори с Евгением Николаевичем.

— Я с ним поговорю! — многозначительно сказала Мария и вышла в сад.

— Ну, что у тебя, Русых? — спросил он солдата.

— Товарищ полковник, десять дней я работаю в бригаде по укладке плитки. Дело не мудрое, а работают они так, точно итальянские мастера скрипки, — те секрет лака берегли, эти от меня секретничают. Разрешите, товарищ полковник, я подберу из стройбата человек десять, мы эту бригаду через две недели с носом оставим, — горячо сказал Русых.

— Смело, очень смело, но стоит рискнуть. Не осрамишься? — улыбаясь, спросил полковник.

— Нет, товарищ полковник, не осрамимся! Поначалу, конечно, работать будем медленно, но даю слово: догоним и перегоним! — обещал Русых.

А в садике происходил другой разговор, и довольно острый:

— Вы зачем спаиваете мужа? — глядя прямо в глаза Вербова, спокойно спросила Мария, но так, что тому стало не по себе.

— Что вы, Мария Сергеевна! Ваш муж сильный, волевой человек, разве я имею на него какое-нибудь влияние? — изворачивался Вербов.

— Влияние? — переспросила Мария и тут же сама ответила: — Нет, влиять на Петра Михайловича вы не можете, но у каждого человека, даже сильного, есть свои маленькие слабости, а вы хотите маленькую слабость превратить в большую.

— А по-моему, вы сами, Мария Сергеевна, делаете из маленькой мухи большого слона…

— Не паясничайте! — перебила его Мария. — Давайте попробуем хоть раз говорить с вами серьезно. Вы тратите деньги и большие. Вот сейчас принесли эти фрукты, портвейн, зачем? Да потому, что вам это выгодно! Да, да, выгодно!! Какой-то смысл во всем этом есть, но какой…

— Мария Сергеевна, это нехорошо. Я очень люблю Петра Михайловича, его семью — и такое подозрение…

— А я очень люблю, когда отношения людей чисты и понятны, а вы весь какой-то… Вот Шуру, секретаря… Она же девочка, ей девятнадцать лет, а вы ее звали к себе в Москву, соблазняли веселой жизнью. Нас еще Макаренко предупреждал против упрощенного, бесстыдного цинизма. Вы и к делу своему относитесь цинично. Какой-то вы голый человек и наготы своей не стыдитесь.

— Вы хотите меня обидеть? — едва сдерживая себя, спросил Вербов.

— Нет, Евгений Николаевич, я не хочу вас обидеть, я не вникаю в ваши служебные взаимоотношения с мужем, только прошу вас — уйдите из нашей личной жизни. Вы уже много принесли нам неприятностей, поэтому просто, без трагедий, возьмите эти ваши кульки с вином и фруктами и уйдите, прошу вас! — спокойно, но очень твердо сказала Мария.

Вербов постоял мгновение, подумал и, махнув рукой, быстро вышел, хлопнув калиткой.

19. Письмо к жене

В субботу вечером Никитин особенно остро чувствовал свое одиночество. Выбрался он из управления поздно, на улицах было много празднично одетых, гуляющих людей. Одни торопились к вокзалу, чтобы провести этот вечер в Москве, другие шли в парк к реке или на стадион посмотреть легкоатлетические соревнования.

Стояла жаркая, сухая погода, отцветал тополь, легкий пух его цветения носился в воздухе, оседая на асфальте светло-серым пушистым ковром. Из сквера доносился одуряющий запах фиалок.

Никитин шел домой, охваченный непреодолимым желанием поговорить с Ксенией. По субботам он писал ей подробные письма, и они утоляли его тоску, скрашивали одиночество.

В большой трехкомнатной квартире главного инженера Ремизова, где на время его командировки поселился Никитин, было неуютно: большие комнаты, обставленные только самой необходимой мебелью, нагоняли тоску.

Никитин открыл окно. Перед ним была унылая перспектива крыш, и на горизонте за рекой темно-зеленая полоска леса тонула в предвечерней дымке. Он повернулся, подошел к столу, сел и достал бумагу. Затем поставил перед собой карточку Ксении, с которой она смотрела на него озорным, чуть прищуренным взглядом, и написал:

«Дорогая моя Ксения!

Сегодня почему-то вспомнил эпизод, рассказанный Станиславским в книге “Моя жизнь в искусстве”. Ты, Ксюша, наверное, помнишь: известный по тому времени режиссер Федотов с огромным увлечением описывал Станиславскому задуманную им постановку. Он называл свой творческий план задуманным, но на самом деле — Станиславский это отлично понимал — Федотов и сам еще толком не знал, что у него выйдет. Он фантазировал экспромтом, чтобы разжечь к творчеству собеседника и самого себя.

Ты не представляешь себе, Ксения, как это верно! Как важно видеть устремленные на тебя понимающие глаза, как важен творческий спор, в котором рождается истина, кристалл творческого замысла.

То, что