Новое оружие - Василий Анатольевич Криптонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глотнул кофе, открыл книгу вновь. Опять прочитал второй абзац. Он успел измениться и теперь выглядел так:
«Смерть — суть, отражение Тьмы в зеркале жизни. А дух — есть искра Света, и эта искра погаснет, когда ей нечего станет жечь. Человеку не дано победить смерть, не дано даже победить темноту на веки вечные. Но мыслью он уже замахивается на Тьму. Это веселит и огорчает одновременно, напоминая отважного муравьишку, который с соломинкой наперевес идёт в атаку на слона».
Взгляд скользнул на третий абзац:
«Вы, Константин Александрович, тот муравьишка. Вы можете быть сколь угодно сильны и отважны, однако битвы со слоном не получится. Слон раздавит вас походя и даже не узнает о вашем существовании».
Я отбросил книгу на стол.
Не-ет, это не шиза. Это кое-что гораздо хуже! Со мной на полном серьёзе разговаривает книга, написанная Юнгом.
— Государю императору — ура! — послышалось из кухни.
— Воистину ура, — рассеянно откликнулся я.
— Государю императору — ура! — заорал Джонатан как-то особенно истошно и тут же влетел в библиотеку.
Он сел на столик рядом с книгой, презрительно скосил на неё взгляд, тюкнул клювом по переплёту и отвернулся. Расправил крылья, закричал — просто, по-чаячьи.
— Что? Смыть не можешь? — развёл я руками, чуть не выплеснув кофе.
Чайка крикнула ещё громче и, спрыгнув со стола, побежала к выходу, то и дело оглядываясь.
— Ну, пошли, — вздохнул я. — День чудес какой-то.
Вслед за Джонатаном я вошёл в кухоньку. Сюда выходила дверь, ведущая в пятиугольную зеркальную комнату. Джонатан остановился перед ней и пару раз с чувством долбанул клювом по тяжёлым, потемневшим от времени доскам. После чего повторил хвалу императору.
— Что? — спросил я, подойдя ближе. — Нет там ничего для тебя интересного.
Джонатан молчал, глядя на меня. Было тихо. И вдруг в этой ватной тишине я что-то услышал.
Нахмурившись, прижался ухом к двери. Зажмурился, отсекая лишний сейчас канал восприятия. Весь обратился в слух.
— Спасите! — расслышал отчаянный крик. — Я погибну здесь! Спасите, вы же меня слышите!
Отшатнувшись, я посмотрел на Джонатана широко открытыми глазами. Тот издал очередной крик, будто подтверждая всё вышесказанное высочайшей своей резолюцией.
С той стороны двери молила о спасении девушка.
Глава 10
Правой рукой я достал из кармана ключи. Левую тем временем опутала цепь. Я сжал кулак, готовый одним ударом проломить черепушку любому врагу, который на меня кинется.
Мыслей о том, каким образом кто-то мог оказаться в наглухо запертой комнате, находящейся в наглухо запертом подвале наглухо запертого дома, защищенного всеми мыслимыми заклинаниями, у меня не возникло. Те, кто склонен выживать, отличаются от тех, кто погибает, одним незамысловатым качеством: столкнувшись с ситуацией, требующей действий, они действуют, а не объясняют ситуации, что её не может быть.
Я повернул ключ и распахнул дверь.
Свет в тёмную комнату падал из кухни, ещё немного света добавляла тускло мерцающая цепь. Но даже гори здесь прожектор, это бы ничего не изменило. В небольшой пятиугольной комнате просто негде было спрятаться. Она была почти пуста.
Пять стен, сходящиеся к пятиугольнику потолка. Пять зеркал, в которых сейчас, стоя, я мог видеть только отражение своей головы. Кресло и лампа за его спинкой. Вот и вся обстановка.
На всякий случай я всё-таки обошёл кресло, заглянул за него. Ожидаемо — никого.
Крикнул:
— Кто здесь?
Присмотрелся к стенам. Какая-нибудь потайная дверь?.. И что я за ней найду, интересно? Я ведь точно слышал женский голос!
Воображение нарисовало комнатёнку, забитую БДСМ-игрушками и связанную обнажённую девушку. Занятно было бы обнаружить такое милое хобби Григория Михайловича Барятинского. Или Платона Степановича Хитрова… Впрочем, и тот и другой наверняка свалят всё на Юнга. Тому-то теперь всё равно, что угодно стерпит.
Хотя насчёт последнего я, пожалуй, погорячился. Если этот сукин сын нашёл способ обратиться ко мне через книгу, значит, с ним ещё не совсем покончено…
Чёрт, и лезет же в голову всякий бред!
Джонатан Ливингстон вошёл в комнату вслед за мной, молча приблизился к креслу и вспорхнул на подлокотник.
Я уставился на него.
— Что? Ищи, фамильяр! Что говорят линии вероятностей? Кто звал на помощь? Где эта перепуганная барышня?
Чайка хранила величественное молчание и вообще замерла, будто искусственная.
— Ну, отлично, — вздохнул я и сел в кресло. — А может, это я уже с катушек слетел, голоса в голове начал слышать? Может, и ты мне мерещишься? — Я внимательно посмотрел на чайку. — Хожу по городу с чучелом чайки, разговариваю с ним. Все смотрят на меня, как на идиота, а я и не замечаю!
Джонатан, видимо, обиделся: повернул голову и клюнул меня в запястье.
— Больно, между прочим, — проворчал я. — К тому же ничего не доказывает. Боль запросто может генерироваться мозгом. И не только боль. Про стигматы слышал? Вот-вот.
— Государю императору — ура! — сварливо отозвалась чайка.
Я откинулся на спинку кресла и посмотрел чуть вверх — туда, где начиналось зеркало.
По правилам этой комнаты для того, чтобы заниматься созерцанием, следовало плотно закрыть дверь и включить лампу, стоявшую за креслом — тогда свет отражался бы зеркалах под нужным углом. Но я-то не собирался заниматься созерцанием! Я просто пытался привести мысли в порядок.
И тем не менее, что-то начало происходить. Зеркала, направленные друг на друга, заволокло знакомой чёрной пеленой. Если верить деду, то это и есть Тьма, окутавшая наш мир. Раньше в этих зеркалах можно было видеть что-то другое, а теперь — имеем то, что имеем.
В прошлый раз в этой комнате я увидел своего отца — вернее, отца Кости Барятинского, — который погиб на дуэли ещё до моего прихода в этот мир. Его смерть была одним из пунктов хитрого плана Юнга по ослаблению белых магов.
Теперь же я просто вглядывался в Тьму и не различал ничего.
— Это ты, что ли, на помощь звала? — спросил я с усмешкой у Тьмы. — Поздновато опомнилась. Надо было раньше пищать. Когда поняла, что дело придётся иметь со мной.
Тьма молчала, никак не отвечая на подначку. И мне вдруг показалось, что она тоже смотрит на меня в ответ.
Неприятное было ощущение. Этот взгляд как будто выворачивал душу наизнанку…
И тут вдруг я увидел, как кто-то, кто скрывался за Тьмой, рванулся вперёд. Тьма растянулась, словно занавес, загораживающий сцену, и я увидел силуэт человека. Это продолжалось краткий миг. Потом Тьма поглотила внезапно проявившуюся форму.
Я вскочил. Сердце быстро и тяжело билось. Но в зеркале я теперь видел лишь отражение своей головы. И — чайки, которая вскочила мне на плечо с истошным криком.
Наваждение рассеялось, в зеркалах не было больше никакой Тьмы. И никто не кричал.
* * *
Я вернулся в академию уже к ночи, едва успел проскочить перед отбоем. А то пришлось бы объясняться с Калиновским, из-за каких таких надобностей Тайной канцелярии я нарушаю режим, или же лезть в окно на четвёртый этаж по водосточной трубе. Был, конечно, ещё один вариант — отправиться ночевать в Барятино, а утром появиться на построении, сделав вид, что никуда не пропадал. Но это делать мне тоже не хотелось. Имение, конечно, восстановили после моей битвы с Тьмой, но объясняться на ночь глядя с дедом мне хотелось ещё меньше, чем с ректором.
— Костя, я как раз хотел с тобой поговорить! — накинулся на меня великий князь Борис Александрович, стоящий на ступеньках лестницы, ведущей к нашему этажу. — Целый день тебя разыскиваю! Так и знал, что уж к отбою ты точно появишься.
Я посмотрел на великого князя, на пару охранников, одетых в сюртуки наставников и маячащих наверху лестничного пролёта. Покачал головой.
— Эти ребята с вами и в комнате живут, Ваше высочество?
Борис поначалу как будто даже не понял, о чём я говорю. Потом оглянулся и махнул рукой.
— Нет, они… Ах, да не обращай внимания, их всё равно что нет! При них можно обращаться ко мне на «ты».
— Ваше высочество, это очень сложно — запомнить, при ком нужно обращаться к вам на «вы», а при ком на «ты», — проворчал я. — Давайте я уже буду придерживаться какой-то одной линии.
Борис в ответ очень по-взрослому, устало вздохнул. Совсем мальчишка, на два года моложе того тела, в котором я коротаю этот век, он иногда производил впечатление едва ли не пожилого человека. Сложно, наверное, провести пятнадцать лет, болтаясь между жизнью и смертью,