История Наташи Кампуш - Майкл Ляйдиг

После она наконец села, и мы вдвоем, госпожа Сирни и я, выпили по рюмочке «Бейлис». Но она продолжала кричать на свою дочь, оскорблять ее и тому подобное. Мне было очень неловко, и я попросила ее успокоиться.

Госпожа Сирни велела дочери идти наверх в их квартиру, поменять простыни и ложиться спать. Наташа писалась по ночам, а ее мать всем об этом рассказывала. Она попрекала ее за это в моем присутствии, и я видела, что девочке было очень стыдно.

Когда Наташа ушла домой, госпожа Сирни осталась, она выпила еще и начала говорить, что с каждой поездкой в Венгрию Наташа все больше и больше наглеет. Но это было неправдой, она совсем не была наглой, и ей так нравились эти поездки в Венгрию — она всегда возвращалась оттуда счастливой и уверенной.

Все равно было досадно, что вечер закончился так плохо. Наташа была очень радостной, и она рассказала мне, что ее мама убралась в детской: она считала, что госпожа Сирни наконец-то поставит ей письменный стол, — по-видимому, он был очень важен для нее.

Наташа и вправду была всего в нескольких часах от обладания таким столом, но он ждал ее в герметично закрытой комнате чужого дома Вольфганга Приклопиля, а не в ее.

Она уныло отправилась спать, чувствуя себя нелюбимой и несправедливо обиженной. И сочетание плохого сна и безотрадной перспективы рано идти в школу на контрольную по дополнительным занятиям по немецкому, которые она посещала, привело к тому, что она встала с опозданием. Примерно через двадцать дней, в интервью венской газете «Кронен цайтунг» — практически единственном, где она когда-либо описывала семейную среду Наташи, — госпожа Сирни призналась, что на следующий день она выговаривала Наташе за ее медлительность. Слово за слово, как подобное и происходит, и в конце концов мать набросилась на нее и влепила весьма чувствительную пощечину. Она, впрочем, сразу же пожалела об этом. Госпожа Сирни рассказывала газете: «В то утро, когда она исчезла, она оставалась в кровати сорок пять минут, прежде чем наконец встала. Она всегда плохо встает. Потом она не могла найти свои очки. А затем просто нагло себя повела. И поэтому я дала ей по губам. Но я не мучаюсь из-за этого. С детьми нужно знать меру. Но да, эмоционально она явно была задета».

Наташа молча оделась, остановившись лишь на пороге, когда у матери изменилось настроение и когда та обняла дочь и сказала: «Никогда не уходи в школу расстроенной или сердитой на меня, ведь мы можем никогда больше не увидеться».

Через одно украденное детство Наташа расскажет в своем телеинтервью: «Да, 2 марта 1998 года плохой день. Вечером накануне я поссорилась с матерью, потому что отец привез меня домой слишком поздно и не проводил до квартиры. „Бог знает, что могло с тобой случиться, — сказала она, — тебя могли похитить“. И на следующий день, под ее же присмотром, это и произошло. „Никогда не уходи из дому после ссоры, не попрощавшись“, — всегда говорила моя мама.

Именно. А я подумала: „В данный момент я не согласна с тобой“ — и назло ей хлопнула дверью. Потому что все равно со мной ничего бы не случилось. И очень тяжело чувствуешь себя, когда всего через полчаса тебя все-таки похищают и ты сидишь съежившись в задней части фургона».

Менее чем в миле от них Приклопиль-хищник выжидал. Он припарковал свой фургон на Мелангассе, рядом с воротами во двор ее школы. Человек в белом фургоне, незаметный более чем когда-либо за всю свою неприметную жизнь, выжидал момента, к которому готовился годы. Коллекционер, явившийся присоединить к своей коллекции то, что, как он знал, удовлетворит его так, как до этого не удовлетворял ни один пазл или же электронный прерыватель цепи. Он сидел, безмолвный и одинокий в своем фургоне, настроив приемник на венскую новостную радиостанцию, которая уже через двадцать четыре часа разразится сенсационной новостью о пропавшей девочке. От его дыхания запотели окна; по ветровому стеклу сбегали ручейки растаявшего льда. Мимо на работу шли люди, не обращая никакого внимания на одинокого водителя, поджидающего пассажира. Приклопиль рассчитывал, что его безликость окажет ему услугу в этот самый важный день его жизни, и он не разочаровался. Господин Ничтожество. Само совершенство.

Пощечина от матери все еще жгла ей щеку, когда приблизился конец ее холодной и утомительной пятнадцатиминутной прогулки с тяжелым ранцем, в то время как ее более счастливые приятели проезжали мимо в теплых машинах своих родителей. Шлепая по грязно-коричневой слякоти, которая только вчера была хрустящим белым снегом, она ощущала тяжесть не только школьного ранца, но и на сердце — девочка была глубоко несчастна как дома, так и в школе.

Размышляя о своих проблемах, она заметила мужчину, пристально смотревшего на нее из машины всего лишь в пятистах метрах от школы. Но она была погружена в свои мысли, никаких тревог относительно незнакомца у нее не возникло, и она продолжала идти на него, ежась в красной лыжной куртке и склонив голову против холодного ветра.

Это решение стоило ей восьми лет жизни. Только когда закончилось ее пребывание в аду, она смогла рассказать миру, что она думала и чувствовала в те последние мгновения, пока еще оставалась школьницей, пока еще не была похищена для удовлетворения безумных желаний Приклопиля.

«Я увидела мужчину и подумала, что он какой-то странный. Я знала, что надо бы перейти на другую сторону улицы, но почему-то не сделала этого», — рассказывала Наташа. Она признала, что не сосредоточилась по-настоящему из-за ссоры с мамой, рассердившейся на нее из-за того, что она проспала звонок будильника и поздно легла накануне вечером. Ее мать отчитывала по телефону отца, что он привез ее с опозданием. «И я чувствовала себя уставшей», — вспоминала Наташа.

Она сказала, что ее мама вышла из себя еще и из-за того, что она не захотела надевать очки, которые, по ее мнению, уродовали ее, и это-то и послужило поводом пощечины. Она шла к катастрофе, шлепая по слякоти, опустив голову, погруженная в раздумья. Потом увидела его фургон «мерседес», и что-то охватило ее… не совсем страх, лишь ощущение беспокойства. Теперь оставалось пройти лишь несколько шагов, она немного замедлилась, но все так же двигалась в сторону фургона. Позже она будет мысленно ругать себя за это решение. Почему я не перешла дорогу? Почему не пошла с какими-нибудь другими детьми или со взрослым? Почему не прислушалась к внутреннему голосу, предупреждавшему, что здесь что-то не так? Но время иссякало. Она неумолимо приближалась к безобидно выглядящему белому фургону, не подозревая о зле, что притаилось там в ожидании ее.

Притупило ли несчастье в ее жизни ее проницательность? Блокировала ли боль от этой пощечины — самой по себе не являвшейся чем-то особым, лишь выражением стресса и противоречий, обитавших вместе с ней в квартире, — ее благоразумие? «А что, если?..» — вопрос, который можно задать относительно столь многих случаев в жизни. Но Наташа уверена, что она не оказалась бы в подземной тюрьме, если бы перешла дорогу.

Хотя, может, и оказалась бы. Как позже ее похититель сказал ей: не в тот день, так в другой. В конце концов, она была избранной. Однако подлинная угроза, которую представлял собой водитель фургона, стала очевидной Наташе лишь тогда, когда он схватил ее и затолкал в машину. «Мужчина вылез из машины и внезапно оказался рядом со мной. Он схватил меня за руку и швырнул внутрь, а затем захлопнул двери и рванул. Он прикрикнул на меня и велел, чтобы я вела себя тихо, иначе будут неприятности», — рассказывала она о своем кошмарном путешествии, которое было только началом испытания.