Русская идея. От Николая I до Путина. Книга первая (1825–1917) - Александр Львович Янов

Кондратьева]». Оседлав ее первой, Россия снова будет первой в мире. Один лишь «большой рывок» для этого требуется. Да, академик знает, что понадобится для этого рывка «грандиозное напряжение всех наших сил, мобилизация всех ресурсов». Ключевое слово здесь МОБИЛИЗАЦИЯ. И Изборский клуб, который Глазьев вдохновляет, строит планы этой мобилизации.

Словно память отшибло у этих людей, словно мало еще настрадалась Россия от прошлых мобилизаций и словно привели они хотя бы раз к чему-нибудь, кроме новых страданий и разочарований? Казалось бы, после всего этого страшного опыта пришло время позаботиться не столько об еще одной мобилизации, сколько о выживании, прислушаться к завещанию одного из умнейших своих государственных людей: «В интересах России не следует пытаться играть лидирующую мировую роль, отойти во второй ряд держав, организовывая тем временем страну, восстанавливая внутренний мир» (Сергей Юльевич Витте). Не прислушались в 1914-м, не пожелали по своей воле отойти во второй ряд. И что же? Безжалостно отшвырнула Россию история не во второй даже, а в третий ряд, и не мировых, а региональных держав. А эти опять за свое?

Боюсь, не поверят мне, если не сошлюсь я на неоспоримый факт, на то, что была уже в нашей истории точно такая же идея-гегемон, которая однажды — на финишной прямой Российской империи, незадолго до ее «самоуничтожения» — попробовала пренебречь последним советом Витте и подобно сегодняшним изборцам снова сделать Россию «первой в мире державой». Вот что из этого вышло.

Случилось это с третьим поколением вырождавшегося (согласно «лестнице Соловьева») славянофильства, с тогдашней, повторяю, идеей-гегемоном постниколаевской России. К тому времени, к 1890-м годам, самодержавие превратилось уже практически в полицейское государство. Во всяком случае, Петр Бернгардович Струве назвал свою статью об этих годах «Россия под надзором полиции». Лет за двадцать до этого Иван Аксаков, лидер второго поколения славянофилов, с грустью объяснял свой переход на сторону реакции тем, что «середины больше нет», кто-то же должен был защитить «русскую самобытность» от посягательств либералов.

Третье поколение откровенно потешалось над этой робкой защитной тактикой. Его уже не интересовала «середина» между либералами и всевластием спецслужб: оно ПРЕДСТАВЛЯЛО спецслужбы. И вот что писал один из его лидеров Сергей Шарапов: «За самобытность приходилось еще недавно бороться Аксакову. Какая там самобытность, когда весь Запад уже успел понять, что не обороняться будет русский гений от западных нападений, а сам перевернет и подчинит себе все, новую культуру и идеалы внесет в мир, новую душу вдохнет в дряхлеющее тело Запада?». Ну, прямо как сегодняшние изборцы.

Если кто-нибудь еще не понял, что такое фантомный наполеоновский комплекс, то вот он перед нами. За какие-то двадцать лет эти люди полностью утратили связь с реальностью. «Большой рывок» уже совершился — в их помутившемся сознании. А они, не забудем, диктовали политический курс страны. Удивляться ли, что в июле 1914 года правительство приняло решение, равносильное «самоуничтожению» петровской России?

Вот же он, живой пример, документально подтверждающий, как смертельно опасно для страны позволить аналогичной идее Глазьева и его Изборского клуба стать гегемоном сегодняшней России? Остановить этот морок можем только мы, русские европейцы. Больше некому. Этому, необходимости жестокой идейной войны, учит нас прошлое, воплощенное в лексиконе Русской идеи.

Глава 9

ПОСЛЕДНЯЯ ОШИБКА ЦАРЯ

Часть первая

Лексикон лексиконом, но хронологию Русской идеи тоже никто еще не отменял. И придется нам — несмотря на неминуемые отступления в наши дни или в советское прошлое, которое ожидает нас за ближайшим поворотом, — следовать ее диктату. Мы оставили нашего самодержца, как помнит читатель, ободренным и обрадованным погодинским сценарием извечной якобы русской миссии «уничтожения варварского турецкого владычества в Европе». И готовым действовать незамедлительно. Царь, как известно, не был поклонником дипломатического протокола, почему и решил поначалу покончить с делом одним ударом, поставив Турцию — и Европу — перед фактом.

Въезд императора Александра I с союзниками в Париж. 1814 г

В феврале 1853 года адмиралу Корнилову велено было подготовить флот к десанту в Босфор. Царская инструкция гласила: «Ежели флот в состоянии будет поднять в один раз 16 тысяч человек с 32 полевыми орудиями, при двух сотнях казаков, то сего достаточно будет, чтобы при неожиданном появлении не только завладеть Босфором, но и самим Царьградом. Буде число войск может быть еще усилено, тем более условий к удаче».

Надо полагать, что задуманный Николаем force majeure вызвал большой переполох в его окружении. Русские дипломаты хорошо помнили полубезумный царский Манифест 14 марта 1848 года, за который потом пришлось извиняться, и повторение скандала было сочтено нежелательным. Царя отговорили. Согласились на том, чтобы сделать султану предложение, которое он не смог бы принять ни при каких обстоятельствах. В канцеляриях принялись рыться в старинных архивах в поисках подходящего предлога. И, представьте, нашли пожелтевшую копию русско-турецкого договора еще екатерининских времен, 1774 года, в котором султан действительно разрешал России вступаться за его христианских подданных в Молдавии и Валахии. Правда, в том же Кучук Канарджийском договоре Россия гарантировала независимость Крыма и тем не менее в 1783 году его грубо и самовольно аннексировала. В связи со столь наглым нарушением договора он считался утратившим силу. Но больше сослаться было не на что.

На протяжении трех поколений договор пылился в архивах. Ни в одном из последующих русско-турецких трактатах, а их было много, о нем не упоминалось. Но то было прежде, когда русские цари, включая Николая, несмотря на «извечную миссию России», горой стояли за султана, защищая его как всякого легитимного государя от его мятежных подданных, включая православных. Другое дело в 1853-м, когда Блистательная Порта вдруг превратилась в «варварское владычество». Короче, султану напомнили, что император всероссийский считает себя лично ответственным за благосостояние его, султана, христианских подданных. И на этот раз не только в Молдавии и Валахии, а на всем протяжении Балкан вплоть до Адриатического моря. Другими словами, русский царь предлагал себя в соправители турецкому султану.

Представьте для сравнения, что сказали бы в Петербурге, потребуй султан права представлять в России СВОИХ казанских, крымских и кавказских единоверцев. Международная дипломатия таких прецедентов не знала со времен Вестфальского договора 1648 года. Требование царя было столь очевидным нарушением тогдашнего миропорядка, что в европейских столицах решили: либо царь сошел с ума и живет в какой-то другой реальности, либо он так неуклюже провоцирует войну. Помня, однако, архаический Манифест 14 марта, там готовились к худшему.

И не зря. Потому что провокация составляла суть погодинского замысла. Вот,