Неистощимая - Игорь Тарасевич

– А як же ж!

И тут же внутренний голос почему-то сказал Голубовичу: – Сука! Сууука! – И вновь четко посоветовал: – Урой ее, суку! Урой, на хрен!

Голубович пожал плечами, ничего внутреннему голосу не ответив. Послушаться совета ему пришлось несколько позже. Вернее, урывание, а еще вернее – зарывание Хелен произошло само собою, помимо воли губернатора. А сейчас он ничего, значит, не ответил, но настроение вновь испортилось.

Начальник нажал кнопку на селекторе и велел подавать завтрак в спальню. Вошла Марина, горничная, с подносом. Голубович, еще не садясь к столу, налил себе в серебряный шкалик водки, опрокинул и заел икоркою, поддев ее пальцем из вазочки – обсосал палец.

– Давай… Закусим… – сказал сухо. – И поедешь, у меня нынче делов до хрена. – Он вздохнул: – Вагон и маленькая тележка… Делов… Ду ю сыыы? – добавил образованный губернатор, почти исчерпав этим вопросом английский свой словарный запас. – Скажи там – машину через двадцать минут для девушки, – отнесся он к горничной на родном языке. Марина заученно произнесла «слушаюсь, босс» и вышла.

Сегодня Голубовичу из делов предстояло следующее: первое, это решить вопрос с новой дорогой от Глухово-Колпакова через расположенный рядом с бывшим монастырем изрезанный оврагами холм, за сходство очертаний вторую сотню лет называемый в народе «Борисовой писькой» – с новой дорогой в соседнюю область.

Все дорожные работы в области вот уже больше десяти лет выполняла фирма под названием VIMO, с которой Голубович исправно получал свои откаты. VIMO, можем мы вам тут сообщить, дорогие мои, чтобы вы не ломали голову, расшифровывая таинственную аббревиатуру или подыскивая ей какой-никакой общемировой эквивалент, VIMO расшифровывалось просто – Виталий Мормышкин. Означенный Мормышкин, владелец и гендиректор, считался своим человеком и исправно каждый год ремонтировал и даже иногда прокладывал новые глухово-колпаковские пути сообщения, которые тут же начинал ремонтировать тоже. Все бы хорошо, продолжаем мы информировать вас, и губерния незамедлительно заключила бы новый с Мормышкиным договор, но некий Шурик Аверьянов, имеющий в кругах погоняло Аверьян, крупнейший в Глухово-Колпаковских местах латифундист, вдруг заявил на дорогу свои права.

Сейчас Голубовичу надо было думать, как ему перетереть про дорогу с Шуриком. Это первое. Допустить падение своего влияния на областные события Голубович никак, сами понимаете, не мог. Что же касается Мормышкина, то Иван Сергеевич недавно передал ему весь компклекс областных очистных сооружений вместе с вывозом и переработкой мусора – доходнейшее дело. Правда, предстояло оттеснить от вывоза мусора прежних владельцев, но с ними VIMO разобралось бы самостоятельно. Зато владение мусором теперь практически уравновесило Мормышкина с Аверьяном и поставило опытного Голубовича, как всегда, над схваткой. Ну, и хватит пока об этом, дорогие мои.

Второе – завтра предстоял под телекамеры электронный брифинг с Москвой. К завтрашнему надо было подготовиться, то есть – чтобы областное чиновничество подготовило Голубовичу под руку справки решительно обо всем, обо всех последних глухово-колпаковских достижениях в деле модернизации и капиталистического строительства, причем представить оные достижения необходимо было с умом – вроде бы они есть, а вроде бы и нет: излишние областные успехи, как вы сами понимаете, дорогие мои, наверху не поощрялись.

И третье – совсем коротко, чтобы более вас не утомлять – третье, это сегодня после брифинга к Голубовичу должна была прийти журналистка из московского журнала, некая Маргарита Ящикова. Голубовичу показали ее портрет на глянцевой журнальной полосе. Глянцевая журналистка очень ему понравилась с виду. Поэтому Голубович готовился давать интервью, но только так, чтобы и журналистка ему дала – собирался наш Голубович в процессе интервью трахнуть работницу – чуть мы не написали «работницу пера» – работницу ноутбука, потому что давно он не трахал журналисток. Да-с! Давненько! В постоянных тетках у Ванечки нашего числилась сейчас та самая Иванова-Петрова, и ооочень неглупая и в постели замечательная оказалась баба, но постоянные-то не в счет! Да-с! Не в счет! Ведь наш Сергеич был не только романтиком, как мы уже сообщали вам, но еще и гурманом, вот что! Да-с! Гурманом! К предстоящему послеинформационному сексу губернатор относился, как и ко всем остальным делам, вполне серьезно, потому что, еще сообщаем вам, был он не только романтик, не только гурман, но был еще и очень, очень серьезный человек. Так он о самом себе полагал, ну, и мы с вами, дорогие мои, тоже станем так же вот полагать о Голубовиче.

И, конечно же, теперь неотступно следовало – это в четвертых – следить за дорогими гостями из Глазго. Голубовичу уж доложили, что из Глазго гости, а не из Лондона.

Перечислив прекрасные эти планы Ивана Сергеевича на нынешний день, мы сразу вам можем сообщить, что совершенно всё из запланированного выполнить Сергеичу не удалось. Хотя некоторые пункты блистательно оказались претворенными в жизнь сами собою. Или полупретворенными. Или недопретворенными. Это уж как кому свезло.

– Ты вот что, Алена, – сказал Голубович, садясь к поставленному на кровать подносу и вновь все доброжелательней и доброжелательней поглядывая на переводчицу. Хелен присела рядышком, видимо, она совершенно свободно чувствовала себя без одежды. – Ты вот что… – тут он прервался, потому что внутренний голос просто завопил у него под макушкой: – Суууукааа! Сука она! Молчи, козел! Молчи! – и Голубович, раздраженный поучениями внутри самого себя и столь неправильным к себе обращением, вдруг неожиданно заорал в воздух, сжимая кулаки: – Сам молчи! Молчи, блин! Молчи!

Голубович перевел дыхание, несколько раз сильно выдохнул, словно бы на тренировке в спортзале, и тут же вошел в разумение, вернулся. Эдак-то – наяву и вслух – с собою прежде он никогда не разговаривал.

– Слушаю, – как ни в чем ни бывало произнесла Хелен, словно бы готовилась переводить сейчас.

… Вчера вечером Голубович, получающий в режиме мониторинга информацию обо всех действиях приехавших гостей и узнавший, что гости в полном составе сидят в «Глухом колпаке» – подвальчике на улице Тухачевского, в самом крутом городском кабаке, туда же и заглянул – на огонек, типа. Как бы на огонек. Да, на огонек типа заглянул как бы. Гостеприимный хозяин. Заглянул. Да-с! Типа гостеприимный. Как бы. Блин! Блин! Блин!

Днем, по докладам, англичане гуляли по окрестностям и ездили к монастырю. Ну, о монастыре потом, дорогие мои. Потом… Ездили, значит, к монастырю, стояли на Борисовой письке, разглядывая монастырскую стену и церковные маковки за ней, причем, по докладам, сопровождающий гостей учитель Коровин – тот переводчик в джинсовой курточке – что-то явно про историческое название гостям рассказывал, топал в землю ножкою как раз на месте вагины, и гости много смеялись. От сопровождающего работника администрации Маккорнейл решительно отказался, как Голубович ни настаивал, а сотрудник Денис, по всей видимости, пока ни во что не вмешивался. Вот почему, выслушав рассказ про историческое название местности, маккорнейловы инженеры выкатили из микроавтобуса небольшую бурильную установку – правильно Голубовичу доложили, бурильная это оказалась установка Graffer, – укрепили ее на выносных разворачивающихся, словно бы у автокрана, опорах, залили в бак соляру и с воем и скрежетом вонзили прямо в вагину стальной, сверкающий на солнце бур. Голубович в это время аккурат сидел за столом, подписывая накопившиеся за пару недель бумаги, так «паркер» – настоящий тысячедолларовый английский «паркер» с настоящим золотым пером – «паркер», значит, сам по себе дрогнул в руке губернатора, выдал кривую загогулину вместо четкой, известной всему городу росписи, и перо погнулось. Разумеется, Голубович тут же выматерился, но мать «паркера» решительно тут была не при чем, это сама русская земля в тот миг вздрогнула – вздрогнула, когда ей в самое сокровенное место воткнули бездушный, режущий фаллоимитатор. И гости, и переводчица Хелен, и местный переводческий кадр Коровин, и двое полицейских в сопровождающей машине – от полицейских Маккорнейл не смог отказаться, – и Денис, и наблюдающие за столь необычным около монастыря скоплением людей и машин лица – все, которые случились рядом – все, сколько их ни было рядом и в отдалении, вся область, вся Россия вздрогнула в тот миг, дорогие мои.