Все, чего я не сказала - Селеста Инг

Наутро она позвонила в уборочную компанию, которую рекомендовал гробовщик. Приехали двое – в синих униформах, как дворники. Чисто выбритые и любезные, глядели сочувственно, но ни слова не сказали про «ее утрату». Ловко, как профессиональные грузчики, упаковали в коробки кукол, посуду, одежду. Запеленали мебель в стеганые одеяла и выволокли к грузовику. Куда все девается, раздумывала Мэрилин, обнимая поваренную книгу, – матрасы, фотографии, выпотрошенные книжные шкафы? Туда же, куда уходят люди после смерти, – дальше, прочь, долой из твоей жизни.

К ужину они опустошили весь дом. Один на прощанье пальцем прикоснулся к кепке, другой вежливо наклонил голову. Потом они вышли на крылечко и снаружи взревел мотором грузовик. С поваренной книгой под мышкой Мэрилин обходила комнаты, проверяя, не забыли ли чего, но уборщики поработали на совесть. Без картинок по стенам спальню Мэрилин не узнать. Единственные следы – дырки от кнопок в обоях, но если не знаешь, где искать, не видно и их. Дом как чужой. В окнах меж раздернутых штор ничего не видно, только сумеречные стекла и смутное отражение ее лица в свете потолочной лампочки. Уходя, Мэрилин задержалась в гостиной, где ковер рябил оспинами от ножек кресла, посмотрела на каминную полку – чистую полосу под голой стеной.

Она выехала на шоссе, свернула в сторону Огайо, домой, а в голове все всплывали эти пустые комнаты. Она с трудом сглатывала, отпихивала эту картину и сильнее давила на газ.

Под Шарлоттсвиллом окно усеяли дождевые крапины. На полпути через Западную Вирджинию дождь зарядил всерьез, занавесил ветровое стекло. Мэрилин съехала на обочину, выключила двигатель, и дворники на полувзмахе застыли двумя разрезами в стекле. Второй час ночи, на дороге никого: ни габаритных огней на горизонте, ни фар в зеркале заднего вида, куда ни глянешь – лишь бескрайние поля. Мэрилин выключила фары и затылком привалилась к подголовнику. Должно быть, под дождем приятно – точно слезы по всему телу.

Она опять вспомнила пустой дом, целую жизнь накопленных вещей, что уехали в благотворительную лавку или на свалку. Материна одежда на чужих телах, материно кольцо обнимает палец чужака. Выжила только поваренная книга – валялась в углу на переднем сиденье. Больше ничего сохранять не стоило, напомнила себе Мэрилин, во всем доме мать не оставила иных следов.

И тут ее пронзило, будто кто-то произнес вслух: мать умерла, и о ней только и стоит помнить, что она стряпала. Мэрилин в смятении вообразила собственную жизнь – как она часами стряпает завтраки, подает ужины, раскладывает обеды по бумажным пакетам. Как это возможно – столько часов намазывать на хлеб арахисовое масло? Как это возможно – столько часов готовить яйца? Джеймсу глазунью. Нэту вкрутую. Лидии омлет. «Хорошей жене приличествует владеть шестью основными способами укрощать яйцо». Грустно ей? Да. Ей грустно. Из-за яиц. Из-за всего.

Она открыла дверцу и ступила на асфальт.

Грохот снаружи стоял оглушительный: миллион стеклянных шариков колотили по миллиону жестяных крыш, миллион радиоприемников трещали, разом отыскав одну пустоту на радиоволнах. Едва захлопнув дверцу, Мэрилин уже вымокла как мышь. Приподняла волосы, склонила голову – пусть дождь пропитает их насквозь. Капли жалили голую кожу. Мэрилин прислонилась к прохладному капоту и раскинула руки, чтобы дождь исколол ее всю.

«Ни за что, – пообещала она себе. – Моя жизнь ни за что не закончится так».

Вода барабанила по стальной крышке капота. Теперь походило на тихие взрывы аплодисментов – точно хлопают миллион ладош. Она подставила дождю распахнутый рот, открыла глаза и попыталась вглядеться в водопад с небес.

В машине содрала с себя блузку, и юбку, и чулки, и туфли. Они осели подле поваренной книги грустной кучкой, словно тающий рожок мороженого. Дождь подустал; когда Мэрилин уговаривала машину двигаться, педаль газа сопротивлялась голой ступне. Мэрилин увидела себя в зеркальце заднего вида, но не смутилась своей наготы, своей беззащитности, а залюбовалась контрастом бледного мерцания кожи и белизны бюстгальтера.

«Ни за что, – снова подумала она. – Моя жизнь ни за что не закончится так».

Она покатила в ночь, домой, и волосы ее тихонько истекали ручейками слез ей на спину.

Джеймс не знал ни единого способа укротить яйцо. По утрам он кормил детей хлопьями и отправлял в школу, выдав по тридцать центов на столовую.

– Когда мама вернется? – каждый вечер спрашивал Нэт, сминая в гармошку фольгу из-под замороженного и разогретого готового ужина. Матери не было почти неделю, и Нэт соскучился по яйцам вкрутую.

– Скоро, – отвечал Джеймс. Мэрилин не сказала, куда звонить, но телефон в доме ее матери все равно скоро отключат. – Уже вот-вот. Ну, чем займемся в выходные?

Занялись они вот чем: пошли в Ассоциацию молодых христиан учиться плавать брассом. Лидия плавать еще не умела, и Джеймс на полдня оставил ее у миссис Аллен напротив. Всю неделю предвкушал поход в бассейн с сыном. Даже спланировал начало лекции: «Держи руки под водой. Брыкайся ногами. Вот так». Джеймс плавал в старших классах, но наград не получал; когда остальные набивались к кому-нибудь в машину и на радостях ехали пировать гамбургерами и молочными коктейлями, он шел домой один. Теперь он подозревал, что у Нэта тоже есть задатки пловца: невысокий, но жилистый и сильный. Прошлым летом на занятиях по плаванию научился плавать кролем на груди и лежать на воде ничком, уже мог проплыть под водой весь бассейн. В старших классах, воображал Джеймс, Нэт станет звездой команды, обладателем наград, замыкающим в эстафетах. Нэт после соревнований и повезет всех в закусочную – или куда там станут ездить пацаны в далеких семидесятых.

В ту субботу в бассейне на мелководье кишели ребятишки, игравшие в «Марко Поло», а там, где поглубже, туда-сюда скользила пара стариков. Учиться брассу пока негде. Джеймс пихнул сына локтем:

– Иди поиграй с ними, пока бассейн занят.

– А можно я не буду? – спросил Нэт, сминая край полотенца.

В толпе он узнал только Джека, который месяц назад поселился по соседству. Нэт его еще не возненавидел, но уже почуял, что друзьями им не быть. В семь лет Джек был тощ и долговяз, веснушчат и нахален – он не боялся ничего. Джеймс тонкостей отношений на игровой площадке не улавливал и от робости сына, от его сопротивления вдруг вскипел. Самоуверенный юноша, которого он нафантазировал, съежился до нервного мальчугана, хрупкого, маленького, такого сутулого, что грудная клетка вогнута. И хотя Джеймс ни за что бы себе не признался, Нэт – который переплел ноги, одной ступней придавил другую – напоминал его самого в детстве.

– Мы пришли плавать, Нейтан, – объявил Джеймс. – Миссис Аллен сидит с твоей сестрой, чтобы ты научился плавать брассом. Не трать чужое время зря.

Он вырвал у Нэта из рук полотенце, отконвоировал сына к бассейну и нависал, пока Нэт не соскользнул в воду. А потом Джеймс сел на пустую скамью, ногой распихав брошенные ласты и очки. Нэту полезно, решил он. Пусть учится заводить друзей.

Нэт обогнул девочку, которая водила; чтобы не нахлебаться, он подпрыгивал на цыпочках. Джеймс не сразу узнал Джека, а узнав, восхитился: хороший пловец, в воде самоуверен и смел, юрок, сияет, ртом ловит воздух. В бассейн, наверное, его никто не провожал. Всю весну Вивиан Аллен судачила про Дженет Вулфф – мол, работает в больнице, а Джек сидит один. «Может, подвезем его до дома, – подумал Джеймс. – Пусть поиграет у нас, пока мать со смены не вернется». Хорошо бы Джек подружился с Нэтом – отличная ролевая модель. Воображение у Джеймса разыгралось: Нэт с Джеком неразлучны, мастерят во дворе качели из покрышки, гоняют по улицам на великах. Сам Джеймс стеснялся приглашать одноклассников в гости – боялся, что они узнают его мать, стоявшую за прилавком в столовой, или отца, мывшего полы в коридоре. И к тому же у них не было двора. Может быть, эти двое станут играть в пиратов: Джек – капитан, Нэт – старпом. Шериф и помощник шерифа. Бэтмен и Робин.