Цвета расставаний - Бернхард Шлинк

– Зачем?

– Я не хотела играть, как он, и он на меня разозлился, ругал меня, бил и наконец сбросил со скалы мою любимую куклу. И тогда я его толкнула.

– Но ты же не хотела…

– Я хотела его убить.

Филипп думал о том, как часто ребенком он, злясь, желал смерти своим родителям, или надменному старшему брату, или надоедливой младшей сестре. А если бы для этого нужен был только один толчок?

– Он этого не знает. Никто этого не знает. Родители не могли представить себе ничего, кроме несчастного случая, а у Эдуарда было сотрясение мозга с ретроградной амнезией. Но к некоторым спустя годы память возвращается, и что бы я делала, если бы Эдуард вдруг поднял голову, посмотрел на меня ясным осмысленным взглядом и сказал: «Это была ты»?

– У Эдуарда деменция.

– А ты уверен, что память не может прорваться сквозь деменцию?

Филипп почувствовал ужас. Жить в таком страхе день за днем, с ним засыпать и с ним просыпаться, мучиться этой удушающей близостью к брату, мучиться страхом перед истиной – как Сюзанна вынесла это?

– Ты никогда не думала рассказать ему все? Оставить это в прошлом?

– И что тогда? Я должна была бы заботиться о нем не меньше. Я должна была бы заботиться о нем еще больше, а он бы меня возненавидел. И он не стал бы держать это в секрете.

– И вся твоя жизнь… – Филиппу спазмом перехватило горло, он не мог продолжать.

– Из-за того, что я почти отняла жизнь у него, моя жизнь замкнулась вокруг его. А мужа лучше моего я не могла бы найти. Он внимателен, тактичен, великодушен, а к детям относился заботливее, чем большинство отцов, которых я знаю. Но выбрала я его потому, что он принял Эдуарда как пятого ребенка.

– Ты любишь мужа?

– Как могу. Я пропустила свою юношескую любовь, а кто не научился любить в юности, уже не научится никогда. Моей юношеской любовью должен был стать ты.

– Так почему же…

– Почему ты ею не стал? То есть я счастлива с тобой, а Эдуард – один? Нет, то, что я хотела отдать тебе, я должна была ему. – Она тихо засмеялась. – Иногда я мечтала вернуть нашу упущенную юношескую любовь. – Она сжала его ладонь, но по-прежнему сохраняла расстояние. – Может быть, потому я тебя сюда и вытащила. – Она повернулась к нему. – Я знаю, переспав друг с другом, любовь не вернешь. Да и спать с кем-то – это вообще ничего не значит; я ничего не отнимала у Эдуарда, когда делала это с другими мужчинами.

И Филипп повернулся к ней:

– Спать с тобой – я тогда даже и не мечтал об этом. Мне хотелось тебя обнимать, целовать тебя, чувствовать твои груди на моей груди, лежать рядом с тобой в купальне, на твоей кушетке, в моей постели – иногда утром я просыпался, и постель была влажная, и я мечтал о тебе – не о том, чтобы спать с тобой, а просто о тебе. – Он подумал о том, что она только что сказала. – Ты спала со многими мужчинами?

– Да, и когда уже была замужем – тоже. Это не считалось. И поскольку это не считалось, я даже не обращала внимания, когда мой муж что-то узнавал и обижался. Он думал, у меня любовные связи. У меня не было любовных связей, у меня были короткие встречи: одно утро, или один вечер, или одна ночь. Я не хотела обижать мужа.

– Вернуть юношескую любовь – это было бы любовной связью.

Сюзанна долго ничего не говорила. Филипп не мог понять, смотрит ли на него Сюзанна, открыты или закрыты ее глаза, заснула ли она. Снова ему не хотелось засыпать, а хотелось подумать, и снова он незаметно заснул.

12

Его разбудил ее ответ:

– Да, это было бы любовной связью. – Она снова тихо засмеялась, и он не знал, что означает этот тихий смех. – Ты мечтал об объятиях? О поцелуях? О моей груди? Сними пижаму.

Она откинула одеяло, приподнялась и стянула с себя ночную рубашку; он смотрел на нее, стягивая с себя пижаму. Нагая, она оставалась красивой, и в голове Филиппа в один миг пронеслось: это действительно ее груди? и то, что она говорила, действительно правда? или она снова с ним играет? и он уже во власти ее игры? и не лучше ли ему уйти? и не ушел бы он, если бы перед дверью стояла машина и ему не надо было сначала вызывать такси, а потом его ждать? Потом он обнял ее и почувствовал ее. И она сказала:

– Не бойся. Это – считается. С тобой – это считается.

И потом ему казалось, что в его руках шестнадцатилетняя Сюзанна и что ему самому снова шестнадцать лет. Что эти объятия в этой постели – это те объятия в его постели, о которых он мечтал тогда. Что исполнилось то, чего он страстно желал тогда, – и больше того, чего он тогда желал, и больше всего того, чего он с тех пор желал и что пережил с какой-либо женщиной.

Потом они снова лежали рядом, ее голова – на его руке, его ладонь – на ее животе, и она рассказывала. Что влюбилась в него с первого взгляда, и чем больше его желала, тем больше должна была отталкивать, и надеялась, что если ей удастся сделать Эдуарда счастливым с Филиппом, то она сможет и предать его с Филиппом.

– Я ни в чем не упрекала тебя, когда ты ушел. Но я выгорела. Я долго надеялась, что ты вернешься и мы будем вместе. И в то же время я знала, что снова должна буду отдать тебя Эдуарду.

– В Америке я насильно заглушил воспоминания о тебе и Эдуарде. Но Джулия, моя подружка в старшей школе, больше всех остальных была похожа на тебя. – Он посмотрел на Сюзанну. – Не такая красивая. Но светловолосая и глаза ясные. И тоже держалась прямо.

– А ты понимал тогда, что выбрал ее из-за меня?

– Нет. Но после того, как мы с тобой снова встретились в Берлине, я переворошил мои воспоминания – и коробку со старыми фотографиями. Сходство между вами… – не может быть, чтобы я тогда его не заметил. Не хотел себе в этом признаваться. И нашел нашу фотографию, где мы с тобой на твоем балконе. Эдуард снял. Он не раз нас снимал, но у меня осталась только одна эта.

– Иногда мне казалось, что это сложится: ты одновременно – его друг и мой любимый. Но даже тот, кто не может любить, ревновать может; он это мог, он и сейчас это может.

– Я придумал для тебя одну историю. – Он рассказал ей о брате и сестре Ленц и их друге, об их домашнем музицировании, о том, как друг уехал, а брат и сестра продолжили музицировать дальше. – Но потом мне не понравился финал, и я подумал о новой поздней встрече этих троих, при которой они снова сыграли втроем, и это стало городским событием.

– Не нужно городского события. Будет достаточно, если они еще раз сыграют вместе дома. – И, помолчав, она добавила: – А еще лучше было бы, если бы друг вернулся только к сестре.

– Да.

Почему он об этом не подумал? Потому что доклад с этой историей предназначался для Сюзанны, которая при встрече в Берлине держалась с ним так же отстраненно, как тогда в Гейдельберге. Но ведь в Берлине она была не только отстраненной, но и влекла его во Франкфурт, и тогда, в Гейдельберге, вновь и вновь обращалась к нему. Почему в ее отстраненность он верил, а все остальное воспринимал как видимость и игру? Почему он только ждал, и не разрушал видимость, и не раскрывал эту игру? Ждать, когда чего-то захотят другие, чего-то потребуют обстоятельства… – одна за другой всплывали в голове Филиппа ситуации, когда он ожидал, вместо того чтобы самому вести свою партию.