Фаворитки. Соперницы из Версаля - Салли Кристи

– В Библии говорится, что настанет конец света, но кто бы мог подумать, что это случится 14 сентября 1745 года?

– Кто следующий? Моя горничная? Прислуга? Посудомойка? Голодный попрошайка с обочины дороги?

– Это веяние современности, тогда буду молиться, чтобы вернуться в прошлый век.

Парикмахер – высокомерный выскочка, который взирает на меня с плохо скрываемым пренебрежением.

– Она не так красива, как предыдущая, – слышу его громкий шепот, прежде чем он принимается за работу.

Впервые в жизни я пускаю все на самотек и позволяю другим решать; я слишком нервничаю, чтобы трезво рассуждать, не говоря о том, чтобы решать, какую выбрать прическу. Жаль, что в этот самый важный для меня день рядом нет матушки, но она слишком слаба, чтобы ехать сюда из Парижа. Мне следует положиться на Элизабет и остальных, чьих имен я уже и не вспомню.

От короля приходит короткая записка: «Мужества – шампанское потом!» Я улыбаюсь и прикусываю губу. Мы не виделись с ним несколько дней, внутри меня кипит нетерпение в ожидании сегодняшней ночи, когда я окажусь в его объятиях и весь этот ужас будет позади. А завтра я войду в мир женщиной, которой открыто оказывает внимание король.

Меня будет представлять стареющая принцесса де Конти, внучка покойного короля. Она сидит в углу комнаты, вся так и сочится неприязнью. Она задалась целью повторять мне снова и снова, что пошла на это унижение только потому, что король обещал оплатить ее карточный долг. Мне вспомнились слова дядюшки Нормана, вращающаяся золотая монета как символ власти денег над теми, кто полагает, что «голубая» кровь и происхождение возносят их выше таких мелких забот.

– Я была на балу в замке де Вилль в Париже, но что-то не припоминаю, что вас там встречала, – говорит принцесса. Она смотрит на меня с грозной укоризной.

Я в ответ лишь улыбаюсь, когда парикмахер в очередной раз тянет меня за волосы. Что-то шипит у него в щипцах, но я не отваживаюсь посмотреть.

– Бал был ужасен, ужасен! Такие грубые люди, они столпились у столов и не давали мне пройти, хотя я хотела всего лишь взять кусочек апельсинового пирога. – Она смотрит на меня своими поросячьими глазками и продолжает: – Даже когда о моем приезде объявил дворецкий, никто не позволил мне пройти. Я бы сказала, что никто даже не пошевелился. Вот скажите, почему ваши люди такие грубияны? А?

– Вероятно, они просто не знали, кто вы, – негромко предполагаю я.

– Как они могли не знать, кто я такая! – пыхтит она, неистово обмахиваясь веером, так что все ее три подбородка неодобрительно покачиваются. – Я же сказала вам, что меня объявили! Какая дерзость! А потом один из них, одетый в какое-то тряпье, сказал, что если я принцесса де Конти, тогда он принц де Понти. От одного воспоминания об этом я едва чувств не лишаюсь. Мари! Роза! Нюхательную соль, немедленно!

– Только посмотрите, что вы сделали с моей сестрой! – восклицает мадемуазель де Шаролэ, качая головой. Это опасная женщина, толстый слой пудры и платье безумных оттенков лавандового. Ее тихий голос, похожий на девичий, так и клеймит меня позором.

Принц де Конти, сын старухи и нынешний глава этой влиятельной семейки, приезжает, чтобы прочитать матери нотации о непристойности того, на что она согласилась. По его словам, она пятнает несмываемым позором всю их семью, сопровождая буржуазное ничтожество. Принц с выпученными голубыми глазами может противопоставить габаритам своей матушки только рост, он сутул и флегматичен. Ко мне он даже не обращается. Каждым своим жестом, каждым движением он говорит мне, что я ничто. Я же думаю: «Ничего, ничего, скоро вы все меня полюбите».

Наконец-то мне уложили волосы, портниха подогнала на мне платье, в котором меня представят ко двору: тяжелая ткань струится серебром с позолотой, обручи такой ширины, что и руками не обхватишь.

– Не дергайтесь, – резко бросает принцесса, когда мне зашнуровывают корсет. – А то подумают, что вы раньше никогда не носили дворцовых нарядов.

– Так и есть, – негромко отвечаю я, когда жесткий корсет сжимается вокруг меня, как клетка с прутьями, невидимая тюрьма. Я наклоняю голову: через несколько часов все закончится. Я загибаю пальцы: два, максимум три часа.

– Прекратите загибать пальцы! – рявкает принцесса. – Это же не личинки!

Чтобы расчистить путь сквозь толпу, когда мы медленно шагаем к королевским покоям, нужна целая армия слуг Конти. Я не смотрю ни налево, ни направо, стараюсь, чтобы выражение лица оставалось нейтральным. Походка моя идеальна, маленькие скользящие шажки; наклон головы, который лишь подчеркивает жемчуга и серебристые нити, филигранно уложенные в моих волосах. На моей стороне сила молодости и красоты, и я точно знаю, что однажды все они меня полюбят.

– Буду рассказывать это нашим внукам – о том дне, когда мы видели, как дочь торговца рыбой представили ко двору!

– Ее отец не торговец рыбой, это лишь неудачная фамилия. Он мясник, по-моему, или сын мясника.

– А в чем разница? Дочь плательщика податей, они все одинаковые.

Мы входим в королевские покои, меня объявляют: «Маркиза де Помпадур». Я делаю реверанс королю, но он выглядит жалко и что-то бормочет – не могу разобрать. В этот сентябрьский день в помещении жарко, как в аду, и я понимаю, насколько это трудно. Все, что заставляет короля ощущать неловкость в присутствии придворных, для него настоящее испытание. Слишком рано я сдаюсь, находясь рядом с покоями королевы. Наше изысканное шествие продолжается, как продолжается и злобное шипение вокруг нас:

– И вся эта суета ради пустого места. Как будто на следующий год кто-то вспомнит ее имя!

– Не браните меня, Изабелла, но я должен признать, что едва ли возможно быть красивее.

– Быстрее, Серафин, пойдем по восточной лестнице, может, нам удастся попасть в покои дофина раньше остальной толпы. Пусть мы не увидим королеву, но посмотреть на его реакцию намного интереснее.

Королева принимает меня любезно и даже спрашивает о нашей общей знакомой из Парижа. Благодаря ее неожиданной доброте, страхи мои развеиваются, и предо мной предстает будущее – счастливое и безоблачное. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы услужить ей. Мы, возможно, даже подружимся! Я взмываю в облака.

Дофин с супругой разбивают мои забрезжившие надежды, как яйца об пол. Они холодны и молчаливы, а когда я разворачиваюсь, чтобы уйти, вижу в отражении зеркала, как дофин показывает мне язык, словно обиженный ребенок.

– У нас начался медовый месяц, дорогая моя, – говорит Луи.

Он хочет отнести меня на руках по ступенькам, как поступают итальянцы, но этикет требует, чтобы эту роль взял на себя дворецкий. Луи полагает, что ему это не понравится. Вместо этого мы входим под мраморные своды Шуази рука об руку, смеясь, как дети.

После представления ко двору мы уединяемся здесь с небольшой группой гостей. Луи говорит, что это мой шанс ближе познакомиться с теми, кто сыграет важную роль в моей жизни. С кем-то я была знакома и раньше, включая Элизабет и герцога д’Эйена. Остальных я встречаю впервые: льстиво услужливого маркиза де Гонто с амблиопичным[5] глазом; красавицу-графиню де Ливри и очень элегантную Франсуазу, вдовствующую герцогиню де Бранка, которая, как это ни сбивает с толку, является внучатой мачехой Дианы де Лорагэ. Франни, как вскоре я начинаю называть его, прислуживает принцессам Генриетте и Аделаиде – двум старшим дочерям короля. Это высокая элегантная дама, лет на десять старше меня, с мраморно-бледной кожей и длиннющим носом; ее движения изящны, но апатичны.