Таинственная самка - Евгений Торчинов

— Ну и разбирайся с Йейтсом, а что тебя в каббалу-то понесло?

— Так это же самое интересное и есть! Вот тут я, правда, без тебя не обойдусь. Я ведь филолог, историк, ну психолог, но в мистике и философии я ни бум-бум. Вот взяла в библиотеке книгу Шолема, огромный такой вольюм про Саббатая Цеви, но многого не понимаю, потому что не знаю… Вот, лурианская каббала, например. И с чем ее едят? И чем она отличается от прочей каббалы? Ничего не знаю. В общем, рассчитываю на твои драгоценные консультации. Но это, конечно, когда уже из Гонконга вернешься.

Тут уж мне ничего не оставалось делать, как улыбнуться (и это несмотря на кошек, скребущих в душе) и пообещать все мыслимые и немыслимые консультации, но потом, потом, а не сейчас, сейчас мне про Иисуса думать надо, а не о всяких еврейских лже-Мессий. После этих заверений я быстренько ретировался, покинув на целых десять дней стены любимого института. Ирина снова погрузилась в свои записи и конспекты. Ну а я решил выбросить из головы и Саббатая Цеви, и Якова Франка и заняться исключительно подготовкой к отъезду.

Если вы хотите узнать о том, что случилось потом, прочтите следующую главу.

Ноябрь 1982 года, незадолго до смерти Брежнева. Я учусь на втором курсе университета. У нас в группе появляется странный студент-вольнослушатель с длинными волосами и безумными, но такими впечатляющими речами! Некто Александр Иванов с философского факультета. Занимается восточной философией и хочет прослушать ряд курсов по психологии. Введение в трансперсональную психологию нам преподает молоденькая ассистентка, сама еще студентка пятого курса Маша Павлова. И именно ей этот самый Александр рассказывает нечто невообразимое, а уже она с округлившимися глазами, не зная, морочит ли ей голову шарлатан, или изливает душу сумасшедший, пересказывает все нам. Оказывается, Александр — йогин (именно так, на благородном санскрите, йогин, а не как на вульгарном хинди — йог). Он практикует медитацию, совершает целые путешествия в астральном теле, месяцами не ест, обладает парапсихи-ческими способностями и прочее в том же роде. Впоследствии, когда я познакомился с ним поближе, Александр оказался человеком вполне земным и даже не очень-то образованным, хотя в то время он оказал на меня очень сильное влияние, и, вероятно, я не стал бы тем, кем стал, если бы не общение с ним. Я глядел на него во все глаза (ибо все мистическое интересовало меня уже тогда), но подойти поговорить не решался.

В нашей группе был один парень, являвшийся счастливым обладателем фотокопии книги йога Рамачараки «Раджа-йога». В те времена я не догадывался, что «йог Рамачарака» всего лишь шотландец Аткинсон. Напротив, из нашумевшего документального фильма «Индийские йоги, кто они?» я знал, что йоги могут все или почти все, причем именно благодаря своей «мистической философии», о которой в фильме, правда, только бегло упоминали. А из прочитанной в детстве фантастической книги «Экипаж Меконга» я знал имя Рамачараки и знал, что раджа-йога — высшая духовная форма йоги. Больше ни о нем, ни о йоге я не слышал тогда ничего.

Поэтому я решил немного расширить свои знания, в том числе и с практической, так сказать, стороны, а потом уж попытаться поговорить с Александром. Я попросил у своего приятеля Рамачараку и предался вполне самодеятельным медитациям, каждую неделю «прорабатывая» по одной главе. К началу ноября я добрался до третьей главы. И вот в воскресенье перед Октябрьскими праздниками я прочитал ее, а потом включил проигрыватель, поставил пластинку с «Requiem» Моцарта и приступил к медитации. Я строго следовал тексту книги. Вначале я представил себе, что мое тело лишь относительно мое, что это только некий сгусток в море материи, постоянно получающий свои атомы извне и отдающий их в свою очередь миру. Не это есть мое тело, вся материя космоса есть мое тело. Затем точно по такому же плану я стал рассматривать энергию, жизненную силу, прану (я уже усвоил это слово). Я живу жизнью всей вселенной. Жизнь космоса — вот моя жизнь. Далее то же самое было проделано с умом («мировой ум суть мой истинный ум»), и наконец я добрался до «Я», которое, как учил Рамачарака (о веданте я тогда не имел никакого понятия), не есть ни тело, ни энергия, ни даже ум. «Я» (потом я узнал, что это истинное «Я» на санскрите называется Атманом) есть всегда субъект, который не может стать объектом для ума; «Я» есть трансцендентальный свидетель всех состояний сознания и трансцендентальное условие всякого опыта. Но это все приобрело в моей голове понятийную форму гораздо позже, тогда же я скорее чувствовал, чем знал. Итак, «Я», — которое и есть на самом деле я, рассказывающий об этом, — стал осваивать идею Рамачараки о том, что я — не эта ограниченная и преходящая индивидуальность, а я есть «Я» всех людей, всех существ — здесь, на земле, и во всех иных мирах. Даже если это тело умрет, я буду жить в других существах, ибо я вечен, я есть все, что поистине есть, и все, что поистине есть, есть я.

И тут свершилось. Проигрыватель закончил играть Requiem aeternam и перешел к Kyrie eleison. Мое сознание расширилось, и я в реальности пережил то, что до того старательно старался представить по книге! Я жил жизнью всех существ: соседей по коммуналке, водителя проехавшего под окнами грузовика, рыб в реке, морских червей, роющихся в иле в южных морях, и даже каких-то уж совсем неведомых инопланетян из неведомых звездных систем. Мое тело почти совсем перестало быть центром или фокусом самосознания, да и самосознание уже мало походило на привычное. Я блаженствовал, на глаза навернулись слезы. Kyrie eleison сменилось Dies Irae… Постепенно я возвращался в свое обычное состояние. Согласованная и вполне концептуализированная реальность заполнила органы чувств и мой внутренний мир. С тех пор я не переживал ничего подобного, хотя и очень стремился к этому. Но и сейчас, через семнадцать лет, услышав первые звуки моцартовского «Реквиема», что-то во мне шевелится, и старое впечатление, ушедшая вглубь подсознания сан-скара (или васана?)[32], кажется, готова воскреснуть вновь, готова… Но никогда не воскресает. Дня три после этого переживания я ходил сам не свой, весь мой мир перевернулся: я открыл иные измерения собственного бытия. Этот краткий (несколько минут!) опыт определил все мои последующие интересы, в том числе и сугубо профессиональные: я погрузился в восточную (индийскую и китайскую) философию, трансперсональную психологию и даже некоторое время практиковал йогу (и уже отнюдь не по Рамачара-ке). Я не стал просветленным мудрецом, Буддой, риши или святым, но из меня получился, смею думать, вполне приличный трансперсоналист и специалист по религиозным психопрактикам. И все-таки чувство Tat tvam asi, «Ты — То еси», не оставляет меня и, тешу себя этой мыслью, делает меня лучше, чем я мог бы быть, не имея его.

Итак, рано утром следующего дня я покинул свой дом, отклонив побуждение Инны проводить меня, но высказав просьбу, чтобы она непременно встретила меня через неделю, и прибыл в аэропорт, где к своему искреннему изумлению встретился со Львом Петровичем Большаковым. Оказывается, он оформлялся сам, вне делегации и без контактов с москвичами (может, так и надо), и никто про это даже не знал. Впрочем, Константин Иванович никаких возражений против поездки Большакова не высказал и подписал ему заявление, пробурчав себе под нос что-то вроде «хороших людей чем больше, тем лучше».