Правила игры без правил - Эдуард Геворкян

Коридор был заметно короче верхнего, того, где меня безуспешно дожидается голодный и злой старина Бидо. Двери здесь зарешечены, замки на дверях и на решетках. Хорошие замки, филлипсовские, красная точка мигает — сигнализация.

Коридор кончался тупиком, слева от него дверь без решетки и замка. Зато к ней прикноплен лист бумаги, на котором я в полутьме еле разобрал буквы коротенького слова: «Морг».

Вот здесь бы разгуляться воображению, вот здесь бы представить, как я вхожу, а там… там меня встретят надлежащим образом, оприходуют, обмоют и уложат, аккуратно скрестив руки на груди. Или, скажем, войду, а там Джеджер, и другие, и директор… воскресают, встают и хватают меня… Все эти пикантные ситуации я хладнокровно продумал и эмоций особых не испытал. Насмотрелся я на трупы во всех видах. Расследование в девяти случаях из десяти начинается с морга.

Я толкнул дверь и вошел.

Еще одно темное помещение. Справа от входа нащупал выключатель. Звонкий щелчок, и я зажмурился: ряды люминесцентных ламп с потолка обливали комнату ярчайшим белоголубым светом. Когда глаза привыкли к освещению, я разглядел огромную, во всю стену, дверь стационарного холодильника. Такие громадины мне довелось повидать на складах «Фрут Бокс» во время облавы на самогонщиков. Что ж, дипфризеры — самое удобное место для хранения скоропортящейся продукции. Здесь можно запастись стейками на десять лет вперед.

Копаться в чужих холодильниках — самый что ни на есть дурной тон. Того, кто шарит в чужом холодильнике, не пускают в приличное общество и не приглашают на великосветский раут. Придется отказаться от раутов. Где у них тут рычаг?

Я отошел к краю и отжал хромированную рукоятку вниз. Белая эмалированная дверь сложилась пополам и пошла вверх. В первые секунды я ничего не понимал, но когда среди аккуратным рядом уложенных тел я узнал слегка покрытое изморозью лицо старины Бидо, мне показалось, что из холодильника хлынул жар, что-то горячее кольнуло в сердце и растеклось в желудке.

Они лежали плотно прижатые друг к другу, головами к двери, голые, в пятнах замерзшей крови. Темная родинка на лице Бидо показалась мне черной, глаза его были закрыты, и слава богу.

Рычаг обратно не шел: я не сразу сообразил, что изо всех сил сжимаю рукоять в ладони, вместо того чтобы поднять вверх. Наконец дверь встала на место.

Я прислонился к белой поверхности. Меня трясло, но не от страха, а от холода. Теперь стало ясно, для чего Селин вызывал из кабинета Юрайду. Они засекли Бидо и его людей. И странные взгляды директора означали только одно: он прикидывал, кончать ли меня вместе с Бидо или «аббат» в моей комнате оказался случайно. Лед был в его глазах, лед холодильника! Конечно, у них большие цели, высокая миссия, а тех, кто мешает и путается под ногами, — в холодильник!

Было немного жаль, но не Лайона Круипо, «аббата», а старину Бидо, хитрого, шустрого бродягу. Но тут же внутренний голос хладнокровно заметил, теперь уж я точно смогу отсюда выбраться. Потом пришла зависть: если они справились с Бидо, то какие тузы в их колоде! С курией у меня счетов особых не было, я старался, чтобы наши пути не пересекались. Комплексов на этой почве у меня не возникало, но муть всегда оставалась, когда мне, лицу со значительными полномочиями, приходилось делать реверансы перед каким-нибудь «кардиналом». А они не испугались! P-раз, и нет старины Бидо со всей его неплохо вооруженной компанией, и плевать им на курию. Пусть знают, что с будущими освоенцами шутки плохи. Ну а если конклав спросит за Бидо с меня? Шел он ведь ко мне!

Выходя из морга, я не смог потушить свет. Вдруг полезла в голову густая чертовщина. Я был уверен, что стоит выключить освещение, как бесшумно поднимется дверь, восстанет старина Бидо и, укоризненно качая головой, медленно пойдет на меня…

К лифту я шел, не оборачиваясь, но одному богу известно, каких усилий мне это стоило. У пустых коробок воображение подсказало, что за ними кто-то прячется, но это пустяки, такими мелкими страхами самого себя не проймешь. За ручку я взялся мокрый от пота, и не страх, нет, не страх терзал меня, а сознание своей ничтожности и никчемности. Оно раскаленным гвоздем сидело в мозгу — стоило мне годы и годы выбиваться и карабкаться, чтобы в такой момент оказаться разменной фигурой, меньше, чем пешка, меньше, чем самая поганая пешка в чужой игре. А игра серьезная, и в правилах разобраться трудно, если они вообще есть, эти правила! Великая цель, новые стимулы… Какие слова! Интересно, наорал бы на меня директор Юрайда или сразу определил бы в холодильник, спроси я, оправдывает ли Великая цель равновеликие средства?

На втором этаже я вышел в холл и направился в столовую. Все эти переживания не могли заглушить зверский голод, тем более что вчерашний ужин был более легок. Может, это цинично, но оставим курии погребать своих мертвецов. И вообще живой лев лучше мертвой собаки… или наоборот?

Сейчас почти десять. Неужели прошло всего два часа с тех пор, как я видел в последний раз старину Бидо, без связи, растерянным, с тоскливыми глазами?

В столовой было пусто. Три подростка торопливо допивали газировку. Один снова потянулся к сифону, но тут дверь с шумом распахнулась, в зал влетел Селин и заорал на них: «Чего расселись, через полчаса выпуск, быстро в актовый!»

Воспитанников как ветром сдуло. Из внутреннего помещения выскочили еще двое, в белых халатах и поварских колпаках. На ходу сдирая с себя халаты, они выбежали из столовой.

В актовый так в актовый! Я, не торопясь, дожевал гамбургер, запил водой и пошел в актовый зал.

Дверь в зал оказалась закрытой.

Из зала несся шум, кто-то визгливо смеялся. Пока я раздумывал, стучаться или плюнуть и уйти, мимо промчался подросток и, крикнув на бегу «На галерею, на галерею!», исчез в коридоре. Вход на галерею, опоясывающую актовый зал, был на третьем этаже.

По пути к лифту я задумался: почему воспитанники перестали меня выделять и не обращают особого внимания? Да и в первый день я не был в центре внимания, настороженность была, а сейчас и ее нет. Считают уже своим, что ли?

Перед входом на галерею толпилось несколько подростков, отпихивая друг друга от двери. Мне уступили дорогу, но крайне неохотно. Узкая галерея была набита воспитателями, охранниками и их подопечными. Я выставил вперед плечо и винтом протиснулся к перилам.

В бок упирался локоть охранника, кто-то мерно дышал в затылок. Перила давили на живот, но я игнорировал это неудобство. Я понимал, что присутствую в качестве зрителя, возможно, весьма нежелательного. Недаром так настаивал Юрайда, чтобы я как можно скорее уносил отсюда ноги. С первого взгляда стало ясно, что здесь происходит нечто весьма значительное.

Довелось мне бывать на выпускных торжествах, а как же: клятвы в верности родным стенам, убеленные главы почтеннейших мэтров, высокий слог и прочувствованная речь с небольшой слезой в голосе. И чистые лица выпускников, озаренные светом великих надежд, и маленькая девочка с огромным бантом, декламирующая «Напутственную оду» Гораса Д. Обергера, и все такое приличествующее моменту.