Пламя и взрыв - Петр Тимофеевич Асташенков

детонации. Изучение одного процесса оказывается существенным для познания другого, исходя из аналогии между ними».

…Февраль 1960 года возвестил о своем приходе затяжной метелью. Окно палаты Кирилла Ивановича словно кто-то задернул с улицы плотной белой пеленой. В больницу его привело очередное ухудшение здоровья. Резко подскочило давление, не позволив ему вставать с кровати. Кирилл Иванович смотрел в матовое окно, тихо переговариваясь с соседом — Василием Семеновичем, председателем колхоза из Киргизии.

Вдруг дверь палаты распахнулась, и на пороге появилась знакомая внушительная фигура. Смеющиеся темные глаза, нос с горбинкой, борода… Курчатов!

Приветствуя Игоря Васильевича, Кирилл Иванович поднялся на кровати, невольно подумав: «Да он ведь сам больной, ходит с палкой». Игорь Васильевич уже знакомился с Василием Семеновичем, подшучивал над старым товарищем:

— Я за тобой, что-то ты залежался… А у меня тебе место приготовлено. Хорошее! Смотри прозеваешь… Потом будешь локти кусать…

— Это уж точно, — согласился Кирилл Иванович, — возьмите меня отсюда! Всю жизнь буду табак тереть.

Чтоб не мешать дружескому разговору, Василий Семенович незаметно вышел из комнаты.

И тогда Игорь Васильевич заметил, что вовсе не шутит насчет работы: сильно размахнулись в области мирного атома, управляемой термоядерной реакции. Так нужны люди!

Игорь Васильевич только что возвратился из поездки на Украину и теперь горячо рассказывал о больших перспективах, открывающихся там по исследованию термоядерных реакций. Слушая Курчатова, Щелкин понимал, что готовится новый большой рывок вперед, и с каждой минутой зажигался все более.

— Я испытываю, — сказал Курчатов, — большой прилив сил… Многое удалось сделать за неделю… — Помолчал и добавил: —А нужно сделать еще больше.

Проговорив около двух часов, Курчатов собрался уходить и стал разыскивать Василия Семеновича — не хотел уезжать, не попрощавшись.

После ухода Курчатова сосед спросил Кирилла Ивановича, кто этот приятный и умный человек. Услышав ответ, он долго не мог успокоиться. Неужели сам Курчатов? Подумать только: человек, известный всему миру, только что сидел здесь, искал его, чтобы не уйти, не простившись. «Почему ты меня не предупредил?» — потом долго упрекал он Кирилла Ивановича.

Курчатову не суждено было осуществить обширные планы исследования термоядерных реакций. Разговор с Кириллом Ивановичем в больнице произошел за два дня до его внезапной кончины 7 февраля 1960 года.

Весть о смерти Курчатова была для Кирилла Ивановича тяжелым ударом. У его постели установили дежурство. Временами он впадал в забытье, а пробуждаясь, рвался уйти проститься с Игорем Васильевичем.

И позже он постоянно мысленно возвращался к своим встречам с ним в Ленинграде, в Казани, в Москве, на дальних полигонах, явственно сознавая, что Курчатов выделялся даже в ряду выдающихся ученых. «Бывают люди настолько живые, деятельные, энергичные, что невозможно примириться с тем, что их больше нет рядом с нами, — записал Кирилл Иванович в дневнике. — Время уходит, а я до сих пор ощущаю его присутствие. Да и все, кто знал его, работал вместе с ним, чувствуют то же».

«Солдаты жалеть себя не должны» — была любимая поговорка Игоря Васильевича. После самых тяжелых приступов болезни он быстро вставал, развивал кипучую деятельность, организовывал новые циклы работ.

Был весел, шутил и над своей болезнью, и над самим собой. Обычный курчатовский звонок: «Физкультприветик! Говорит борода» или «Говорит дважды ударник» (намек на два инсульта) или «Говорит дважды кондратированный»… Только однажды уже серьезно сказал: «Два звонка с того света были. Надо сделать нечто большое, а то и третьего дождусь».

Он и свою последнюю установку назвал с юмором ДОУТРИ, что означало «до удара три». Но не было в этом юморе тоски безнадежности. Нет, он шел от самого характера Курчатова, слишком сильно любившего жизнь, чтобы бояться смерти.

В своих воспоминаниях о Курчатове Кирилл Иванович увековечил для потомков обаятельный образ богатыря советской атомной науки. Они приобретают особый смысл еще и потому, что, как заметил академик М. А. Садовский, «не было среди советских ученых-атомников еще кого-нибудь, кто бы так походил в жизни и деятельности на Курчатова, как Кирилл Иванович Щелкин».

После выписки из больницы встал вопрос: как быть с работой? Это был мучительный вопрос. Кирилл Иванович хорошо понимал, что в современных условиях заниматься наукой дома — в отрыве от коллектива, от лабораторий, от мощных технических средств — вряд ли возможно.

«Мне дали пенсию по инвалидности, — пишет Кирилл Иванович матери в октябре 1960 года. — Сижу дома… немного занимаюсь старой своей наукой — горением… Не могу привыкнуть к тому, что нигде не состою на работе. Часто снятся работа, товарищи и всякие дела. Во сне я даже спорю и ругаюсь».

«Немного занимаюсь горением…» Это «немного» — его всегдашняя скромность. На самом деле в том же, 1960 году увидели свет новые работы К. И. Щелкина, среди которых прежде всего следует упомянуть опубликованную в «Вестнике Академии наук СССР» статью «Детонационные процессы». С достигнутой им вершины знаний Щелкин обозревает здесь современные представления о детонации, сложившиеся на базе более чем полувекового поиска. В этой работе он еще раз подтвердил выведенный им в 1959 году критерий устойчивости детонации, который пытались оспорить некоторые ученые.

«Скептик может спросить: к чему все эти тонкости? — писал К. И. Щелкин в статье. — Какое практическое значение имеют детали структуры детонации, особенно газовой, не применяющейся ни в одном техническом процессе?

Вместо ответа приведем некоторые результаты применения теории детонации к, казалось бы, далекому от нее явлению — к сгоранию в ракетной камере, имеющему глубокую аналогию с детонацией».

И на основе аналогии Щелкин выводит критерий появления высокочастотных пульсаций горения в камере, знать который давно мечтали практики.

Однако, по обыкновению, чувство удовлетворения полученными результатами у него быстро проходило, мысль же о том, что сделано еще мало, постоянно не давала покоя. В письме матери 2 ноября 1961 года он жалуется: «Я понемногу сижу, работаю. Дело идет медленно, мозги уже стали твердыми».

Между тем в научной печати появляются одна его публикация за другой.

Когда его сердце начинает давать наиболее чувствительные перебои — опять больница. 15 февраля 1962 года он пишет матери: «Сейчас меня положили в больницу, но ты не волнуйся. Врачи говорят: ничего особенного нет. Обычные мои сердечные неполадки».

И опять является на свет юмористический рассказ, навеянный его «литературными неудачами».

«Кузьма Иванович, известный писатель, редактор журнала, человек исключительной честности, видел главную опасность для любого дела в бюрократизме.

Кузьма Иванович не скрывал своих чувств и публиковал в журнале» которым он руководил, острые произведения, выводящие на чистую воду, стирающие с лица земли бюрократов и бюрократизм. Он напечатал большой роман только потому, что в нем талантливо, во всей неприглядности были нарисованы, как живые,