Некрономикон. Аль-Азиф, или Шёпот ночных демонов - Абдул аль Хазред

– Но кто же изготовил этот меч? Гузы?

– Нет. Он был изготовлен за многие столетия до того, как гузы расселились по Большой земле. Его сделали мастера древнего народа каинов, людей маленького роста, с маленькими глазами. Они жили на берегах моря, из-за которого встает солнце. Способ его изготовления удивителен. Люди в те времена, да и сейчас, не смогли бы сами додуматься до него. Это был один из секретов, которыми те, кто приходит и уходит, поделились с людьми. Каинам повезло: те, кого они встретили, оказались щедрыми, что случалось крайне редко. С тех пор этот секрет, будучи многократно переиначен, обошел всю землю. Один из его вариантов, который, впрочем, уже очень далек от изначального, используют наши оружейники, делая дамасские клинки. Рукоять же его изготовлена из бивня водяного слона, который обитает в холодном море, таком холодном, что вода в нем становится твердой подобно камню.

– Водяной слон?!

– Он совсем не похож на обычного слона. У него нет ни хобота, ни ушей, ни хвоста. Да они ему и не нужны, они даже мешали бы ему, ведь он живет в воде подобно рыбе. Он вообще похож на рыбу, даже ноги его превратились в рыбьи плавники. По суше он почти не может передвигаться и выходит на нее редко. Сходство же со слоном у него сохранилось лишь в огромном грузном теле и бивнях, торчащих вниз. Ты можешь найти его изображение на рукояти.

– А что за изображения нанесены на клинок?

– Это – форма письменности древних каинов. Ее они также переняли у тех, кто приходит, чтобы сноситься с ними. Однако это было под силу далеко не каждому.

– И это неудивительно: эти символы такие сложные – целые картины! Я ни за что бы не подумал, что это – письмена.

– Те, кто пришел к каинам, общаются на языке образов. Они вызывают их с помощью особых звуков, слышимых и не слышимых ухом, или причудливых изображений. Этим языком очень трудно овладеть, ибо он в сути своей отличается от любого языка людей. Но каины – очень способные ученики, и многие из них научились понимать и использовать его и даже положили их письменность в основу своей.

Я стал пристально вглядываться в изображения на клинке, надеясь, что они вызовут в моей голове какие-нибудь образы. Но в ней не возникло ничего, кроме какой-то невнятной толчеи и нагромождений. Похоже, путь к пониманию письменности каинов не был простым.

– Что же здесь написано?

– Это – своего рода урок боевого искусства каинов. Здесь описаны военные хитрости, примененные ими в четырех крупных сражениях и позволившие им одержать очень важные победы. Но не стоит пытаться применять их у нас, ибо все они опирались на местные условия: густые леса, высокие горы, большие реки, чего у нас нет и в помине.

Все, что рассказал мне Дервиш, так сильно взволновало меня, что мысли в моей голове стали путаться. Мне, конечно, очень захотелось узнать и о каинах, и о великой мудрости, и о заповедных областях бытия, и о холодных морях и их обитателях, и о магии, которой может овладеть каждый, и, самое главное, о тех, кто приходит и уходит. Все это сумасшедшим вихрем вертелось в моей голове, и я с трудом удерживал в ней то, с чем пришел к нему.

– О, почтенный! – воскликнул я наконец. – Я пришел к тебе всего лишь с двумя вопросами. Но теперь их стало столько, что я не знаю, с какого начать!

– Будь терпелив и никогда не сходи с избранного пути, – ответил Дервиш. – Будь упорен и последователен, и тогда ты найдешь ответы на все вопросы. А если будешь метаться от одного к другому, только запутаешься и зря потеряешь время. Думаю, нам стоит делать все по порядку. Итак, достаточно ли ты узнал о своем мече?

– О да, почтенный, вполне!

– Я думаю так же. Путь, пройденный им от кузницы до двух клятв, ты узнаешь со временем, если захочешь. Я лишь добавлю, что его чудесные свойства не исчерпываются теми, о которых ты уже знаешь. Это не просто вещь для своего применения, это – образец, эталон, подаренный людям для стремления к его достижению. Он идеален в пропорциях и распределении веса, он не ржавеет и не ломается. Его не нужно точить, лишь иногда немного править тонким оселком. Я научу тебя это делать. А теперь я готов услышать второй вопрос, с которым ты пришел ко мне. Остальные предлагаю оставить до другого раза.

– Да, я очень хочу задать его тебе, но меня одолевают сомнения… я бы даже сказал, что я боюсь.

– Чего же?

– Правды. Я чувствую, что ответ на него откроет мне что-то, что перевернет в моем сознании многое, если не все. И то, что ты мне сегодня рассказал, уже отчасти подтверждает это.

– Тогда ты должен решить, чего же именно ты хочешь: правды или того, что привычно. Твои чувства не обманывают тебя: мы действительно знаем лишь ничтожные крупицы той правды, о которой ты говоришь. И многое в ней настолько отличается от наших представлений, что страх твой вполне оправдан. Я уже говорил о том, что не всякий разум способен постичь ее, он может просто не выдержать этого. Так что сделай свой выбор.

– Я уже сделал его: я хочу постичь Правду в той мере, в какой смогу.

– Что ж, я постараюсь помочь тебе не потерять при этом рассудка. Итак, я слушаю.

– Ты говорил, что те, кто приходит и уходит, обмениваются образами, которые создают при помощи изображений. Так вот, я принес с собой изображение, которое вызывает у меня четкий, хотя и непонятный образ. Я хотел бы знать: что он означает, что это за изображение и откуда оно взялось, и – об этом я подумал только сейчас – не связано ли оно с теми, кто приходит и уходит. Кроме того, на нем есть символы, похожие на те, что начертаны в одном из твоих свитков, и я подумал…

При этих моих словах глаза Дервиша вдруг блеснули странным, поразившим и даже напугавшим меня блеском. В нем были и давно утраченная надежда, и мой страх перед чем-то, потрясающим основы основ, и горечь не раз испытанного разочарования, и алчность ищущего, и торжество победителя. Кроме того, я заметил, как дрогнули его губы. Больше, однако, он никак не выдал своего волнения, хотя и не скрыл появившегося на его обычно спокойном лице интереса.

– Так вот, я подумал, что это может быть интересно и тебе.

С этими словами я вынул из пояса пластину. Дервиш все с тем же интересом принял ее из моих рук и стал рассматривать. И вдруг глаза его вспыхнули удивлением и детским восторгом, рот судорожно глотнул воздух, а руки задрожали так, что он чуть не выронил пластину. Он впился в нее горящими глазами, затем поднял их на меня и восторженно прошептал:

– Значит, они все-таки существуют!

Затем он бросился к столу, схватил стоящие на нем песочные часы и, перевернув их, положил пластину рядом с ними. Некоторое время он глядел поочередно то на пластину, то на часы, затем поднял глаза на меня. Было видно, что он вновь овладел собой, словно нашел то, что давно искал.

– Все точно, все сходится, – с жаром проговорил он. – Значит, все это – правда! Я увидел его! Наяву! Ты видишь его? – Он ткнул пальцем в пластину.

– Вижу! – убежденно подтвердил я, не совсем, однако, понимая, о чем он говорит.