В открытом море - Пенелопа Фицджеральд

Морис умолк, так и не упомянув о собственной половинчатости – если, конечно, и впрямь собирался это сделать.

Партизан-стрит, находившаяся напротив причала Баттерси, считалась местом нехорошим; там привыкли к частым визитам полиции. А тамошние мальчишки восприняли появление «уголка Венеции» как неожиданное, но приятное событие и стали каждый день после школы приходить на причал и бросаться в старый фонарный столб камнями. Но уже через неделю на «Морисе» вновь объявился Гарри – разумеется, именно в тот момент, когда хозяина на борту не было, – и забрал с собой коробки с фенами, а розовый фонарь и брусчатку пошвырял в воду. Тильда, будучи опытным чистильщиком водостоков, сумела вытащить большую часть пурпурного пластика, но все пластины оказались разбиты и вряд ли теперь на что-то годились. Морис, впрочем, оценил движение ее души, хотя в целом, похоже, его уже не слишком волновала судьба «уголка Венеции», столь любовно им воссозданного.

Уиллис глубоко уважал Ричарда и считал его, а иногда и называл вслух настоящим Капитаном. Кроме того – хотя на том собрании Уиллиса практически открыто обвинили в нечестности, – его собственные моральные устои были весьма близки к тем, в пределах которых существовал Ричард; вот только Уиллису, в отличие от Ричарда, частенько и при самых различных обстоятельствах не хватало силы воли, чтобы действовать в соответствии с этими устоями. Впрочем, у Ричарда ситуация, слава богу, никогда не становилась совсем уж безнадежной – при его характере такое вообще вряд ли было возможно, – тогда как Уиллис считал, что у него вряд ли останется хоть какая-то надежда, если он так и не сумеет продать «Дредноут». Двух тысяч фунтов, согласно его подсчетам, должно было более-менее хватить на то, чтобы перебраться к своей овдовевшей сестре и провести у нее остаток жизни. Однако явиться к ней с пустыми руками он себе позволить не мог, хоть ему не раз указывали на преимущества подобного переезда.

– Дом сестры построен буквально на гравиевой подушке. И сырость там совершенно не чувствуется. Ее невозможно почувствовать, даже если очень захотеть.

Но и Темзы там тоже не увидишь, а значит, ему, Уиллису, придется искать что-то другое, чтобы заполнить ту огромную пустоту, которая непременно возникнет в его жизни, когда он утратит возможность постоянно наблюдать за судами, плывущими вверх и вниз по течению. Кстати, по морю Уиллис, как и многие другие маринисты, никогда не плавал. Во время войны он, правда, состоял во вспомогательном отряде береговой охраны. Однако понятия не имел, каково это – плыть под парусами по голубому морскому простору. Впрочем, быть наблюдателем – тоже ведь своего рода профессия; долгое время сидеть неподвижно, глядя, как мимо по своим делам проплывают суда, и запросто различать и класс любого судна, и любую оснастку, и любой груз – вот так бездействие и превращается в добродетель. Уиллис, находясь либо на «Дредноуте», либо в любой иной точке берега вплоть до пивной «Кошка и омар», что в Грейвзенде, с честью нес звание наблюдателя. Он родился в Силвертауне, где круглые сутки был слышен шум, доносившийся со старых судоверфей, и всю жизнь не любил тишину. Он, как и маленькая Тильда, считал, что лучше всего засыпать под неумолчный шепот воды на мелководье, на фоне которого раздается оглушительный скрежет лихтеров, похожий на скрип железных гробов в день всеобщего воскресения мертвых, когда эти грузовые суда-работяги, бросив якорь, всю ночь стукаются друг о друга бортами.

Тильда, несмотря на неудачи с монастырскими книжками-раскрасками, тоже мечтала стать художником-маринистом. Ее главной целью было научиться рисовать, как Уиллис, и уметь в точности переносить на холст корабельную оснастку, выверив все размеры с помощью линейки, чтобы суда выглядели как настоящие. А еще Тильде хотелось, чтобы воскресные обеды у них хоть иногда бывали «как у Уиллиса», который, следуя обычаям матросов с речных барж, сперва подавал пудинг с кишмишем, а уж потом жаркое.

Вообще-то, его карьера художника вполне удалась, и зарабатывал он раньше очень даже неплохо, и картины его, аккуратно запакованные в картон и вощеную бумагу, рассылались в разные порты мира, становясь частью чьих-то коллекций, поскольку многие его постоянные заказчики служили на торговых судах. Но в последние десять лет заказов становилось все меньше и не только на большие работы, но и на всякую мелочь – шаржи и карикатуры, которыми Уиллис в былые времена весьма успешно кормился в различных журналах. К тому же, честно говоря, он и сам стал работать гораздо меньше. А после войны существенно уменьшилось количество таких читателей, у которых вызывали смех карикатурные изображения пассажиров, страдающих морской болезнью, или боцманов, неизменно одерживающих верх над вторым помощником капитана.

Немногочисленные далекие приятели, нетронутые временем, порой еще писали Уиллису, прося воспроизвести на полотне изображение того или иного конкретного судна и пребывая в полной уверенности, что ему ничего не стоит это сделать.

Дорогой Уиллис… Поскольку от лиц, должным образом информированных, мне стало известно, что вы окончательно «осели на суше» где-то на берегах великой лондонской реки, то вас, надеюсь, не затруднит сообщить мне, где теперь находится моя дорогая старая «Фортуна», построенная в 1892 г. и оснащенная – во всяком случае, в 1920 году я видел ее именно такой – как бригантина с квадратными фоковыми парусами. Старые корабли ведь никогда не умирают, и «Фортуна», несомненно, по-прежнему качается на волнах где-нибудь у Восточного побережья, хотя, полагаю, старичок «Пейн» теперь наверняка уже стоит на якоре в своем последнем порту… Меня могла бы заинтересовать картина маслом на холсте или на доске (что, как я полагаю, будет несколько дешевле!!) примерно с таким сюжетом: «Фортуна» под парусами огибает мыс при крайне неблагоприятных погодных условиях – скажем, при ветре в шесть баллов…

Уиллису оставалось только молиться, чтобы авторы подобных писем, застрявшие в тех портах, которых война практически не коснулась, никогда больше не вернулись на берега Темзы и не почувствовали себя преданными, увидев, как сильно там все переменилось.

Иногда Уиллис вместе с Тильдой, которая считала себя ученицей художника, отправлялись в галерею Тейт, до которой только по набережной нужно было пройти пешком две с половиной мили. Метро до Пимлико[28] тогда еще не ходило, так что им, несколько раз «меняя галс», приходилось сперва добраться до вокзала «Виктория», где они наконец могли спуститься в подземку. На станции «Слоан-сквер» Уиллис показал Тильде огромную железную трубу, проходившую высоко над пассажирскими путями, и пояснил:

– Смотри, в эту трубу заключена речка Уэстбурн, текущая с запада Лондона, из района Паддингтон. И если эта труба вздумает протекать или, не дай бог, прорвется, всем нам здесь придется немедленно заняться плаванием, спасая собственную жизнь.

Тильда, во все глаза глядя на толстенную трубу, спросила:

– А где эта речка наружу выходит?