С мороза - Авдотья Смирнова

11 ноября. Вообще они совершенно обнаглели, эти коммунисты! Это ж какое позорище на весь мир, эта их Дума! И главное, мы спокойно это терпим. Может, когда-нибудь их все-таки запретят?

Надела кепочку, пошла на улицу, вернулась, потому что уши мерзнут. Завтра обещали точно починить. Телевизор даже не включала. Просто легла спать.

12 ноября. Ждала телефонистов, читала Ротикова. Включила телевизор – оказалось, зря. Я бы с этим Макашовым такое сделала, чтоб больше никому неповадно было! Я его ненавижу всей душой! А если б кто знал, как я Зюганова ненавижу!

Уже 9 вечера. Телефонисты, наверное, сегодня не приедут.

Странно, они ведь обещали. Потом мне все-таки хотелось бы знать, как там у Ирки Пигановой дела – замужем она или нет? Какой-то не очень удачный день получился.

13 ноября. Говорят, плохая примета – пятница, 13-е. В квартире холод нечеловеческий. Топят плохо. Макашов Пашу Лобкова евреем обозвал. Я-то точно знаю, что Пашка не еврей. Он просто очень нервный.

Весь день я вслушивалась в совершенно глухую трубку. С большим трудом можно обнаружить, что в ней кто-то очень далеко поет. Радио, наверное.

А из друзей тоже никто не приходит, потому что телефон не работает, и все думают, что я уехала.

Они так и не приехали. Все-таки согласитесь, что это скотство. Завтра ведь выходные, они вообще не работают.

14 ноября. От унитаза отпал бачок. Сам собой, без всякого вмешательства. Полдня подставляла ведра и тряпки, не в состоянии перекрыть воду. Наконец перекрыла, но все равно капает. А у меня нет такой емкости, чтоб хватило на всю ночь капанья и не пролилось к соседям, ну нету, понимаете?! Аварийку не вызвать, потому что телефон не работает, соседи снизу пришли, таки протекло на них, а что я могу сделать, что? Трясясь от злобы, надела кепочку, пошла на улицу из автомата звонить в аварийку, так пока там было «ждите ответа», вся карточка телефонная кончилась, а у нас в ларьке нет больше этих карточек! Господи! Что ж за жизнь-то такая!

15 ноября. Я понимаю, почему эта их революция была именно в ноябре – проклятый месяц совершенно.

16 ноября. Телефон не работает. Бачок тоже. Никто не приезжает. Коммунистов запрещать не будут. Про Ирку ничего не знаю. Макашов на свободе. Голова болит!

17 ноября. Ведь вот что интересно – каждый день они мне говорят, что сегодня приедут и починят!

18 ноября. Они все-таки приехали. Я готова была им руки целовать, мне же аварийку надо вызвать. Они так снисходительно реагировали на мою радость, пока что-то там ковыряли в стенах. Поковыряли, подмигнули мне и уехали.

Телефон по-прежнему не работает. Остальное тоже.

19 ноября. Я им сказала, что подам на них в суд, на эту ПТС. Они мне ответили: «Да пожалуйста, подавайте, нам все равно». Они снова обещают починить, но ведь им верить нельзя. Господи, что же мне делать? Неужели надо брать автомат наперевес и идти их расстреливать? Неужели нет другого выхода? Может быть, в газету написать, на радио, в телевизор, Ельцину? Но ведь если они даже с Макашовым разобраться не могут, то как они разберутся с такими сложными машинами, как телефон или унитаз? Вот предположим, что я им всем написала, а они прочли. И что? Приедет, предположим, какой-нибудь Кожокин из «Известий», Ксения Стриж с «Европы Плюс», Киселев с «НТВ» и – ну, не Ельцин, конечно, это уж я загнула, но, например, Маслюков. Что будет-то? Известно что – поковыряют, подмигнут и уйдут! А все как не работало, так и не будет работать.

20 ноября. Не надо мне говорить про кризис! Это не оправдание!! Сдавайтесь, гады!!!

21 ноября. Батарея потекла.

* * *

24 ноября. Конечно, это все суета сует – телефон, унитаз, Макашов, батарея. Я и сама это понимаю. И хочется мне теперь по-настоящему только одного. Кто-нибудь, погрузите меня, пожалуйста, в анабиоз! Разбудите меня тогда, когда кругом будет лето, КПРФ уже лет сорок как запрещена, Макашов умер и могила его неизвестна, телефон работает, бачок починили, по телевизору рассказывают много интересного, на улицах танцуют и поют, но не мешая транспорту. А до этого не надо меня будить, не стоит.

Я вот сейчас еще пивка выпью, Ротикова почитаю и усну. Крепко-крепко. И вы, если хотите, тоже ложитесь. Поздно ведь уже.

«Московские новости», 23.11.1998

Год назад моя приятельница поступила на службу в крупную европейскую фирму. Фирма, вдохновленная успехами в Москве, решила открыть Большой Магазин в Петербурге. Набрали сотрудников, протестировали, оставили толковых и отправили учиться в столицу. После многочисленных тренингов, проникнутых корпоративным духом и корпоративной мифологией, стажеры приступили к работе в торговых залах под неусыпными очами начальства. Большая часть начальства была представлена соотечественниками, меньшая, и самая главная, – холдинг – европейцами. Холдинг сидел на третьем этаже московского Большого Магазина, редко спускался вниз, а когда ему надо было что-нибудь от сотрудника, вызывал его к себе и там делал с ним то, что обычно начальство делает с подчиненными. Там, наверху, всегда царил Дух Фирмы. Там верили в товарищество, запрещали совместный труд в Фирме близких родственников, поощряли соревновательность и не поощряли доносы, приветствовали совместные выезды на пленэр, не одобряли подхалимаж и выслушивали рацпредложения.

А тем временем в самом Большом Магазине русские сотрудники весело реформировали Дух Фирмы в направлении, скажем так, большего реализма. Многие привели на работу родственников. Некоторые сообразили, что отношения надо налаживать с тем русским народным начальством, которое Бог послал им непосредственно в торговом зале. Иные прибегли к изветам и доброжелательным сообщениям о поведении коллег в нерабочее время. Другие тратили часть стажерских денег на скромные, но запоминающиеся подношения новым друзьям, лишь по случайности занимавшим высокие посты в Фирме. Самые дальновидные, отучившись и получив запись в резюме, быстро перешли в более доходные компании. И вот настало время последнего собеседования с европейскими менеджерами перед отправкой в Петербург. Вызвали на третий этаж и мою приятельницу.

Нет, не думайте, что она выложила им все начистоту с именами, фамилиями, датами и явками. На своего иноязычного собеседника Катя смотрела со смесью насмешки и сочувствия. Он сидел и искренне верил, что там, внизу, все происходит именно так, как он объяснял на тренингах. Он простодушно и твердо глядел на двух своих русских ассистенток, прекрасно знавших обо всем, что происходит в Большом Магазине, и несколько опасавшихся, что сейчас кто-нибудь ему это доходчиво объяснит. Он продолжал считать, что все идет как надо и все будет хорошо. Поэтому моя приятельница устало посмотрела в его голубые доверчивые глаза, сообщила, что она недостаточно молода для такой пылкой веры в Дух Фирмы, и уволилась.

Когда-то я работала в Большой Газете. Холдинг издательского дома, обладавшего газетой, располагался на четвертом этаже. В редакции никогда не знали, что там на самом деле происходит, и слова «А что об этом скажет четвертый этаж?» производили на сотрудников гипнотическое действие. От «четвертого этажа» никогда не ждали хорошего и всегда удивлялись абсурдности его выходок.