Ночь шинигами - Кайли Ли Бейкер

Нивен потер правый глаз и ничего не ответил. Он уронил руку прямо в мелкую лужицу на полу.

– И как ты ее отыщешь? – наконец выговорил брат. Его слова прозвучали так горько, что я чуть не разрыдалась от жалости. Но, по крайней мере, он не заявил сразу категорическое «нет».

– Не знаю, – ответила я, – но попытаюсь. Да, в Европе остаться куда проще, но здесь в любой стране на меня будут коситься, как и в Англии, а я так больше не могу.

Нивен смотрел устало, я не могла разгадать выражение его лица.

– Тебе необязательно ехать со мной, – сказала я, опуская взгляд на мокрые половицы. – Ты можешь поселиться во Франции и стать студентом, как и хотел. Я вернусь и навещу тебя через несколько лет…

– Прекрати.

Я подняла глаза. Нивен хмурился, снова надевая грязные очки.

– Прекратить что?

Он посмотрел на меня сквозь запотевшие линзы.

– Перестань вести себя так, будто я хочу тебя бросить.

Я снова подумала о тысяче возможных способов отговорить брата. Я должна была сказать, что жизнь во Франции среди людей будет сильно отличаться от жизни в Японии среди шинигами, где каждый с первого взгляда поймет: жнецу тут не место. Я должна была сказать, что читала о Японии старые и, скорее всего, неточные книги, что действительно не представляю, какие чудовища подстерегают нас в японском подземном мире.

Но потом вспомнила, как мы плыли в темном океане, вдвоем среди целого мира, и что без Нивена я была бы Рейн, а не Рэн. Потому и не стала его отговаривать.

Брат прислонился к стене, намочив рельефные лилии на обоях.

– Ну что же, – сказал он, еле заметно усмехнувшись, – похоже, тебе снова придется учить меня японскому.

Я ступила на побережье Иокогамы и полной грудью вдохнула октябрьский воздух. Прошло почти девять месяцев с момента нашего бегства – вокруг Испании и Португалии, через Гибралтарский пролив, затем сквозь Индонезию, пересадка на другой корабль в Китае и, наконец, прибытие в японский порт.

На протяжении всего путешествия я безвылазно просидела в каюте, опасаясь разыскивающих нас жнецов, а вот Нивен отваживался выходить наружу. Он разговаривал с людьми, возвращаясь каждые несколько часов, чтобы принести мне украденные безделушки или книги на неизвестных языках. Он, как в детстве, рассказывал мне разные истории, но теперь утверждал, что встретил одноглазую пиратку или основателя компании по производству имбирных конфет, который дал ему образцы, только почему-то с привкусом пыли.

Лишь после полугода затишья я почувствовала, что жнецы потеряли надежду меня найти. Возможно, решили не тратить силы и ресурсы. Я начала ходить с Нивеном на верхние палубы, и, хотя, в отличие от брата, человеческие друзья меня мало интересовали, я слушала языки, которые раньше встречала только на бумаге, видела людей без корсетов и замысловатых шляп и ощущала запах неведомых специй. Конечно, я всегда знала, что мир огромен, но до этого момента все, кроме Лондона, казалось сказкой. Каждый раз, засыпая, я была уверена, что снова очнусь в катакомбах, вырванная из очередного видения.

Месяцы пролетали в мельтешении рассветов и закатов, в созерцании бесконечного океана за стеклом каюты, усеянном отпечатками пальцев. И пусть это был один из самых скучных периодов моей жизни, если тебе отмерено два тысячелетия, год – не больше чем мгновение. Какое-то время, по мере того как я уплывала все дальше и дальше от Айви, Эмброуза и темной лондонской зимы, эти тихие задумчивые часы, проведенные в одиночестве, казались мне необходимыми. Но чем ближе мы подбирались к Японии, тем чаще я просыпалась по ночам, чувствуя, что мой желудок скрутило. Нивен винил во всем морскую болезнь, но я знала, что он ошибается, тошнота пронизывала меня до самых костей. Сотни лет я мечтала попасть в Японию и вот через пару недель и вправду увижу ее не на фотоснимках или репродукциях, а своими глазами.

Когда последний корабль в нашем долгом путешествии причалил в порту Иокогамы и мы вышли из тесной каюты на берег, я вцепилась в рукав Нивена, опасаясь, что внезапно проснусь.

В Японию мы попали в самом начале осени, когда кончики листьев начинали сохнуть и хрустеть и казалось, весь мир умирает. Лондон состоял из камня и кирпича, Япония же из дерева: дома строились из некрашеного кипариса и сосны и напоминали обнаженные скелеты заброшенных жилищ. Ближе к порту над берегом возвышались прибрежные хижины на деревянных паучьих ножках. Я представила, как эти постройки уползают в море и топят всех своих жильцов.

В другом мире мой дом мог быть именно таким. Наверное, я бы выросла, бегая босиком по берегу, а не по мокрым от дождя булыжникам. Может быть, слово «дом» означало бы запах рассола и точки торговых судов на горизонте, а не вкус угольной пыли в воздухе и дождевые облака над каменными шпилями.

Все, что я видела вокруг, было украденной у меня жизнью. Сонно покачивающиеся на гладких водах порта корабли, отпечатки ног на грунтовых дорогах, идеальный молочный оттенок неба – все это должно было принадлежать мне. По-хорошему Японию мне следовало оценивать глазами не туриста, а коренной жительницы. Нигде в мире мне не стать по-настоящему своей, потому что отец украл у меня родину и насильно поместил в другую страну.

Я так мало знала о своих истоках, но была совершенно уверена, что родилась в Японии, а не в Англии. Как ни пыталась расспросить Эмброуза, тот всегда бормотал что-то невнятное и внезапно уходил по срочным делам в Совет. Только неизменно подтверждал, что моя мать – японка и живет не в Англии.

В ответ на его молчание я стянула несколько библиотечных книг и прочитала, что примерно во время моего рождения сёгун закрыл Японию от остального мира. Жители страны не могли уехать, так же как и шинигами. Но японцы по-прежнему торговали с голландцами, и Эмброуз вполне мог доплыть до Голландии, а затем и до Японии. Это выглядело более правдоподобно, чем сценарий, где моя мать сбежала из родной страны, а потом вернулась понести наказание.

Я никогда не пойму, зачем отец забрал меня, явно нежеланного ребенка. И не пойму, как Эмброуз, обладавший чувствительностью сухаря, поддался чарам шинигами, прекрасно зная, какие последствия ему грозят. Но он был далеко и все равно бы не ответил. Может быть, мама расскажет, когда я ее найду.

Конечно, шансов отыскать ее было мало, но почему-то я не думала об этом всерьез. Я прочла столько человеческих романов о сиротах, о любящих матерях, погибших при родах или от чумы. Но я была не героиней трагической истории, а просто никому не нужной девочкой. Создания смерти умирают не так легко, как люди, поэтому куда вероятнее, что мама отдала меня Эмброузу и отослала прочь. Это было почти двести лет назад – достаточно давно. Может, она успела передумать, или пожалеть, или задуматься о других вариантах.

Чтобы найти маму, в первую очередь следовало добраться до Ёми, Царства вечной ночи.