Анатомия Луны - Светлана Кузнецова

Выходцы из Прибалтики, Польши, Галиции и других дыр жили в этих местах за Латинским проспектом. Там же оседали и единичные граждане из совсем уж задниц мира – вроде кубинцев да толстоносых из Сальвадора. Чистой работы здесь, в нищем квартале, для них не было – и они не гнушались никакой грязной: мойщики полов и посуды, подавальщики в местных забегаловках, метельщики улиц, мелкие барыги, толкающие дурь в подворотнях. Не то чтобы именно людей из Латинского района избивали и кончали целенаправленно – нет, просто квартал уже тогда был негласно поделен дворовой шпаной на зоны, и шваль резвилась, нападая на чужаков. Но район за Латинским проспектом – самая густонаселенная дыра, вот и выходило, что латинских убивали чаще других. Они бы всю жизнь прожили тихо, отмывая присохшие разводы соуса с тарелок, но тут вылез на всю голову остервенелый поляк Шимон и принялся доказывать, что русские именно на парней-католиков развязали охоту, потом они примутся за протестантов, а напоследок добьют всех остальных.

Правоту Шимона подтвердил случай. Один поляк пошел за колбасой. А ему как снег на голову свалился из окна пятого этажа дома, что на улице Галковского, какой-то страдающий жесточайшей депрессией поэт. И поэту повезло больше, чем поляку, – его организм наконец перестал вырабатывать гормон несчастья, а поляк умер, раздавленный мудаком-поэтом ни за что. На беду самоубийца был русским.

Они начали собираться в качалке у костела – так и сбивались эти банды за Латинским проспектом из сброда разных национальностей. Смерть всем, кто не из нашего района, – узкоглазым, индусам, таджикам, а самое главное – русским. Себя они называли латинскими парнями. А весь квартал плевался – чертовы латиносы. Еще бы, ведь они устроили в своей качалке настоящий «гитлерюгенд» во главе с Шимоном, взялись за кастеты и биты, а вскоре и традиция у них появилась: делать татуировки на лицах. Черно-белая наколка – клеймо латинской банды.

Все самое страшное всегда начинается буднично. В сквере Фукса шестеро латиносов зарезали двух китайцев. В тот день в сквере собрались толпы: поляки, галичане, русские, китайцы, таджики, индусы, кого здесь только не было, даже бомжи.

– Ну че, самые умные, да? Ушлепки! – кричали латиносам. А латиносы борзели:

– Идите на хрен. – День стоял ясный, на небе ни облачка. Они пререкались до первых выстрелов. А с первыми же выстрелами все вдруг стало серьезно – мир перевернулся с ног на голову. В тот летний день началась война. Обитатели квартала в одночасье объединились в этнические группировки и принялись делить территории насмерть.

В этих трущобах узкие переулки и темные подворотни, а старинные многоквартирные доходные дома огромны и запутанны, как лабиринты, – условия, идеальные для размножения тифозных сальмонелл и подонков.

На каждом квадратном метре идут уличные бои: триста тысяч ублюдков с пушками, обрезами, дробовиками, ножами, цепями и кастетами сражаются насмерть за подворотни, пахнущие скотомогильником – это из-за бомжей, что устраиваются здесь на ночлег. Сунешься не в тот двор – упадет из окон верхних этажей кирпич на голову, ступишь не на тот лестничный пролет – выпустят в башку всю обойму. С тех самых пор блюстители порядка и санинспекторы исчезли бесследно, будто дьявол прибрал. И подонки отныне стали вести статистику своей доблести сами – оставляя граффити на стенах домов: 78 убийств за год, 507 грабежей, 80 изнасилований, 2038 нападений, 345 краж со взломом, один самоподжог (это один безумный таджик в знак протеста, что ли, облил себя бензином, влетел в костел латиносов – в тот дом с печальным ангелом на щипце, – отчаянно вращая зрачками, достал зажигалку, высек огонь и воспламенился; своды холла до сих пор помнят его вопли – латиносы и не думали тушить таджика, он, как спичка, сгорел в их костеле).

Только местная интеллигентная русская публика не вмешивалась, сидела в своих гнездах под чердаками, пила водку и чай и усмехалась в усы. Она-то, эта публика, прекрасно знала, кому на самом деле принадлежит квартал. Арктические ветра принадлежат русским по праву рождения, и никому больше принадлежать не могут. Домечтались – оглянуться не успели, как Тарповка, пирсы, Морской проспект и все, что дальше, вплоть до Канала, оказалось под латиносами. Татуированные бешеные псы были непримиримы. Ведь у них в костеле, в холле первого этажа, стояла расписная фигурка их бога. И этот их расписной бог говорил им: «Плодитесь и размножайтесь, как муравьи, дети мои, хреначьте в кашу врагов ваших, ибо квартал будет ваш».

Русские совсем сдали позиции. Тех немногих пятнадцатилетних и двадцатилетних безбашенных идиотов, что пытались сопротивляться, быстро снесли на местное кладбище.

Так было, пока не появился Зайка. Двадцать девять лет назад. Его привезли на автозаке глубокой ночью к границам квартала. Стоял промозглый март. Блюстители порядка с 23-миллиметровыми карабинами выволокли из воронка мужика в черном кожаном реглане, с русой бородой.

А за что Зайку свезли в квартал 20/20? История темная и странная.

Говорят, он видеоблогером был. Врал, что поп-расстрига, ругал бога равнодушной монадой – что бы это ни значило, но заинтересованных привлекло. Проповедовал так: «Я, сын божий, говорю вам: деритесь и размножайтесь, ибо драка и размножение превыше всего».

У Зайки был знакомый, а у знакомого боксерский зал в подвале. Там и собирались угрюмые последователи слетевшего с катушек видеоблогера. Какое учение он проповедовал в том подвале под удары о кожаные груши, так и останется тайной. А вот инцидент в боксерском зале всем ярко запомнился. Как-то в подвал к лжепророку наведались блюстители порядка. Они давно расстригу пасли, надеясь предъявить ему обвинение то ли в экстремизме, то ли в сектантстве. Вошли в тот подвал их пятеро, а вышли четверо. Один так и остался лежать на лестнице с проломленной затылочной костью. Зайку упекли месяцев на шесть в следственный изолятор, но серьезного ничего не доказали – денег он на своем сектантстве не зарабатывал, мошенником вроде не был, а блюститель с лестницы в подвале сам навернулся. И то была чистая правда – эту историю Зайка после любил вспоминать со смехом, выпивая со своими ублюдками.

Последней каплей стало вот что. Зайка вышел в эфир голый, с бутылкой водки в одной руке и серой змеей в другой. То была лесная обыкновенная гадюка – Vipera berus. Гадюку он держал за узкий шейный перехват, а бутылку за горлоˊ. Отхлебывал из бутылки и встряхивал змею, устроившись в кресле и уложив грязные пятки крест-накрест на стол. Выпивал, молчал, глядел в камеру. А потом вдруг разрыдался и запел пьяным голосом, не попадая в ноты, такую песню: «Я помню тот Ванинский порт и вид парохода угрюмый, как шли мы по трапу на борт, в холодные мрачные трюмы… От качки стонали зэка, обнявшись, как родные братья, и только порой с языка срывались глухие проклятья… А утром растаял туман, утихла пучина морская… Восстал на пути Магадан, столица Колымского края… Будь проклята ты, Колыма, что названа чудной планетой… Сойдешь поневоле с ума… Обратно возврата уж нету… Я знаю, меня ты не ждешь и писем моих не читаешь… Встречать ты меня не придешь а, встретив, меня не узнаешь».

Закончив петь, отбросил пустую бутылку и сказал так: