Операция "Степь" - Эдуард Кондратов

Тридцать первого числа, сразу после завтрака, девушки принесли из столовой все лавки и стулья, расставили их вдоль стен классной комнаты, и Шура побежала переодеваться. Костюм Деда Мороза она приготовила заранее: больничный халат, ватная борода и усы на нитках, белая заячья шапка Зайнутдинова и белые войлочные бурки, взятые на часок у Булиса. Вот и все. Нос и щеки Шуре натерли кусочком свеклы. Ну чем не Дед Мороз?

Зайдя в спальню, где воспитанники проводили большую часть дня, Женя захлопала в ладоши.

— Ребята! Вы знаете, что завтра у нас наступает новый, тысяча девятьсот двадцать второй год? — громко спросила она и обвела спальню ликующим взглядом.

— Не-е-ет… — послышалось с койки, на которой сидел, сгорбясь, Санька Бондарев, высокий мальчик лет девяти со сморщенным лицом старичка.

— Знаем… — тихонько пискнула Настя Воскобойникова, самая бойкая изо всех шестнадцати. Женя помнила ее по горючим слезам, которые Настя проливала, когда ребят стригли «под нуль». Очень уж ей жалко было белобрысых косичек.

Остальные дети молча смотрели на Сурикову. Наверняка большинство из них никогда и не видели праздничных елок. Почти все детдомовцы были из деревень. Самой старшей — Вере Колодиной стукнуло лишь одиннадцать, младшим был четырехлетний Венечка Шкворин, отечный до желтизны и такой слабый, что в столовую его приходилось носить на руках.

— Так вот, дети, — несколько упавшим голосом продолжала Женя, — завтра наступит Новый год, а сегодня в его честь у вас будет такой праздник — елка! И в гости к нам придет, чтоб повеселить вас, сам Дедушка Мороз. Слыхали про него сказку?

— Слыхали, — еле слышно отозвалась все та же Настя. «Что же получается? — в смятении думала Женя. — Неужели им все-все надо объяснять? Или им сейчас все равно?»

— Никто из вас не раздетый? — Женя обвела спальню взглядом. — Я же говорила, чтоб после завтрака под одеяла не ложились. Костя, вылезай-ка! Сейчас возьметесь за руки парами и — за мной! Венечку я отнесу на руках. Нас ждет красивая-красивая елка! Ну, живо, встали!

Зашевелились… Одинаково стриженые острые и круглые головенки, обтянутые лица. Слава богу, заметила Женя, кое у кого в глазах затеплился интерес.

«Ничего, разойдутся», — решила она и, взяв на руки Венечку, скомандовала:

— Коля Босый, ты у нас самый сильный. Помоги Шарафу. И подушку его захвати.

Семилетка Шараф Бареев был вторым «тяжелым» воспитанником — из-за сильной отечности ног его даже хотели было оставить в госпитале.

— Можно… не надо… — всхлипнул кто-то в углу.

— Нет, нет! — строго прикрикнула Женя. — Идем все!

Медленно и нестройно зашаркали тряпичные тапочки по коридору. Сшить одинаковую форму воспитанникам пока что было не из чего, и детский караван, шествовавший за Женей, представлял пестрое зрелище. Одеты были в то, что на первых порах отыскалось. На девочках — мамины кофты вместо платьев, подшитые сарафаны, старые юбки, прихваченные тесемкой у плеч и с прорезями для рук. На мальчиках были сильно ушитые красноармейские кальсоны и нательные рубахи, темными пятнами выделялись две-три рубашонки. Почти всю одежду, в какой они поступили, сожгли при санобработке. А казенные бязевые платья, штаны и рубахи остались в коллекторе. Детдом должен был обеспечивать воспитанников своей одеждой. Так уж полагалось.

Когда распахнулась дверь и глазам ребят открылась елка, одна из воспитанниц, и опять как будто Настя, тоненько воскликнула: «Ой! Красиво!»

Женя жадно следила за лицами: нет, не всем была безразлична изукрашенная мохнатая сосенка. Многие, правда, не понимали, зачем это в горницу притащили разряженное дерево. Однако смотрели с любопытством, и уже это было важно для Жени.

Рассадив воспитанников по местам, слабеньких в уголок, с подушкой, остальных как пришлось, Сурикова опять захлопала в ладоши:

— Поздравляю, ребята! Ужасный голод не победит нас! Здравствуй, Новый год! Дедушка Мороз, иди к нам!

Она обернулась к открытой двери. Глядя на заведующую детдомом, повернули головы к дверям и ребята. В коридоре послышались шаркающие шаги: как-никак, а Булисовы бурки были размеров на шесть больше Шуриной ноги.

— Здравствуйте, дети! — насколько могла густо, сказала Шурочка. — С Новым годом!

— Шу-у-рочка, — протянула Настенька. Остальные ребята — кто удивленно, раскрыв рот, а кто и безо всякого выражения — смотрели на появившуюся в дверях непонятную белую фигуру.

— Ну-ка, ребята, — сказала Шурочка уже своим голосом, — скажем все вместе: С Новым годом! Раз, два, три! С Но-вым го-дом!

Получилось! Из шепотков, их тихих застенчивых голосков, из выкрика Коли и Настиного писка получился нестройный, но, главное, многоголосый возглас: «С Но-овым го-одом!»

— А я — Дед Мороз, — сказала, приободрясь, Шурочка. — Я подарки вам принес. Но вы должны их заслужить. Вку-у-сные подарки! — Шура глядела на ребят, и ей так хотелось, чтоб они слушали, чтоб хотя бы заинтересовались подарками, что ли! — Давайте возьмемся за руки и потанцуем вокруг елочки. Кто не хочет, пусть сидит… — Шура кивнула Жене: скорей же!

Сурикова подбежала к лавке и взяла за руки двух ребятишек.

— Хватайся, хватайся за Дусю, — крикнула она маленькому татарчонку Ринату. — И ты, Маша, возьми за ручку Степку…

Не всех, и все же большинство втянули они в пока еще недвижный хоровод вокруг елки.

— К мамке хочу… — вдруг заплакал у стены обложенный подушками Венечка.

— Ты слушай, слушай! — крикнула Шура. — Ребята, я с Женей буду петь, а вы потом с нами вместе будете повторять, хорошо? Песенка про елочку, она детская!..

Волнение, нет, больше — какое-то жаркое раздражение трясло Шуру. Ей казалось, что от того, запоют ли сейчас дети, зависит много… так много…

Она тихонько потянула за руку Колю Босого и пошла по кругу.

— «В лесу родилась елочка, в лесу она росла…» — запела Шура сочным сопрано, и Женя, не очень мелодично, но все же сносно подхватила грудным голоском:

— «Зимой и летом стройная, зеленая была…»

И — так и застыло слово в воздухе… Не подпевают!

— «Зимой и летом стройная…» — Шура тряхнула за руку Колю Босого: — Пой же! Колька! «Зимой и летом стройная…»

Только два голоса — Шурочкин и Женин — громко и надрывно звучали в комнате.

— «Зимой и летом стройная…» — в третий раз, чуть не плача, начала Шурочка, и вдруг… Три или четыре тихих детских голосочка отозвались:

— «Зимой и летом стройная…»

У Жени на глаза навернулись слезы, а Шура… Сейчас она была гусаром в гуще сабельного боя. Глаза ее сияли, она пела так, как не пела никогда — звонко, звучно, наполненно.

— «…Зеленая была», — поддержали ее еще несколько веселеющих голосков. А те немногие, что не ходили вокруг елки, напряженно смотрели на медленный хоровод и оттаивали. Словно голодно-холодная смерть, поселившаяся в их нутре, вытекала из оживающих глаз и уносилась прочь.