Петр Первый. Император Всероссийский - Анна Романова

– Ангел мой, – простонал царь и заключил жену в крепкие объятия.

Та от неожиданности забилась, однако поняв, что супруг, наконец, почтил ее своим вниманием, постепенно расслабилась. Несмотря на грубоватую остервенелость, с которой Петр целовал Екатерину, она была довольна. Его страсть к ней еще не угасла, а, значит, камер-фрейлину Марию Гамильтон можно будет безболезненно отослать в какое-нибудь загородное имение, где она уже не будет раздражать царицу своим самодовольным видом.

* * *

Однако не так вышло, как планировала Екатерина. Похоже, у ее фрейлины имелось немало врагов – кто-то шепнул царю, что та тайно убила своего новорожденного ребенка и вдобавок распространяет об императрице грязные слухи. Лично явившись в покои Марии среди ночи, Петр велел своим стражникам скрутить бывшую любовницу и обыскать ее будуар. Вывернув сундуки и комоды, те обнаружили на дне ларей алмазные и бриллиантовые украшения, завернутые в неприглядные тряпицы. Помимо этого, было найдено несколько дорогих платьев царицы, а также другие вещи, которые явно не могли принадлежать простой фрейлине.

– Это не мое! Мне подкинули! – истерично визжала Гамильтон, которую в одной рубахе волоком вытащили из будуара и бросили в холодную камеру тюремной башни.

Петр пришел к ней спустя несколько часов. В руке царь держал длинный черный кнут. Мария зарыдала и бросилась ему в ноги.

– Пощадите, государь, пощадите! – захлебывалась истерикой женщина.

Наблюдая за трепетным отношением Петра к Екатерине, она была уверена в том, что царя легко заставить есть с руки. Однако Мария слишком поздно поняла, что единственной рукой, с которой Петр ел, была рука его горячо любимой жены. Остальных же он просто использовал – и в последнее время использовал очень жестоко, не гнушаясь избиением и унижением любовниц.

– Говори, Машка, – с недоброй ухмылкой произнес Петр и поднял руку с кнутом. – О чем думала, воруя драгоценности у самой императрицы?

Кнут просвистел в холодном воздухе и оставил на полуобнаженных плечах взвизгнувшей фрейлины багровую полосу.

– Виновата! – закричала та, ясно увидев в сумасшедшем взгляде Петра свою погибель. – Клянусь, бес попутал, пощадите, государь, в жизни больше чужой крошки хлеба не трону, только пощадите!

Мария припала к царским сапогам и начала их исступленно целовать. Острая боль рассекла спину – женщина скорчилась, тихонько подвывая и заливая слезами ледяной каменный пол.

– Почто на императрицу клевету наводила? – размеренно продолжил Петр, рукоятью кнута приподняв залитое слезами лицо Марии. – Злом на добро отвечаешь, девка гулящая?

Он размахнулся и кнутовищем ударил фрейлину по лицу. Ярость снедала его безмерно. Петр покинул камеру фрейлины только через три часа, велев стражникам не давать пленнице хлеба и воды, а также не реагировать ни на какие мольбы.

– До завтра не сдохнет, а дальше уже значения не имеет, – задумчиво проговорил куда-то в сторону царь, у которого до сих пор тряслись руки от ярости, которую он не мог обуздать.

* * *

На городской площадью занимался красноватый рассвет. Первые лучи восходящего солнца осветили зловещий эшафот, на котором невозмутимо возвышался палач. Площадь была заполнена простым людом, явившимся посмотреть на казнь детоубийцы, воровки и прелюбодейки Гамильтон. Женщины лузгали семечки и воодушевленно шушукались, а изрядно поддавшие с утра мужики отпускали пошлые шуточки и злорадно гоготали.

Петр неспешно прохаживался перед эшафотом, заложив руки за спину, чтобы его напряжение было не так заметно. Он не позволил Екатерине присутствовать на казни ее фрейлины и мягко проигнорировал все просьбы императрицы о помиловании заблудшей души. Зверь уже почуял свежую кровь и не собирался останавливаться, оставляя жажду мести неудовлетворенной. Откровенно говоря, Петру не давало покоя еще кое-что. Младенцы, убитые фрейлиной, могли быть от него – вот этого царь уже точно не мог спустить. Пренебречь царской кровью, уничтожить плоть от его плоти… нет, эта тварь все-таки будет гореть в аду за свои злодеяния!

Внезапно толпа оживилась, загомонила, заулюлюкала – на помост вывели ссутулившуюся Марию. На фрейлине было легкое белое платье, украшенное черными шелковыми лентами, – последний дар императрицы. Из толпы полетели огрызки яблок, камни и проклятия. Петр взошел вслед за осужденной и поднял руку, призывая народ к тишине.

– За преступление против короны, – начал царь, ходя кругами вокруг дрожащей от холода и страха Марии, – за распространение сплетен о Ее Величестве Екатерине I…

Петр остановился перед белой как мел любовницей и требовательно протянул руку к палачу. Тот почтительно вложил в нее длинный обоюдоострый меч, сверкнувший на солнце слепящим бликом, и отошел на край эшафота.

– На колени, девка, – царь указал кончиком меча на отполированную телами казненных деревянную плаху и снова ощутил то тяжелое возбуждение, которое накатывало на него, когда он поднимал на кого-то руку. Бледные губы Марии страдальчески искривились, но она решила не затягивать и покорно стала на колени, положив голову на плаху. Толпа напряженно замерла.

– Царским указом камер-фрейлина Мария Гамильтон приговаривается к отсечению головы, – провозгласил Петр.

Из глаз Марии потекли слезы. Широко размахнувшись, царь с силой опустил меч на обнаженную шею женщины – острая сталь мгновенно отсекла голову от туловища, и та покатилась по эшафоту, глядя в небо остановившимися мокрыми глазами.

Несколько секунд Петр стоял безмолвно, смотря на обрубок шеи, из которого толчками вытекала алая жидкость. Затем резко сделал шаг к лежащей голове, поднял ее за волосы и, не обращая внимания на кровь, которая пачкала рукав его мундира, крепко прижался ртом к мертвым губам, поцеловав ее у всех на виду долгим и страстным поцелуем.

Все ахнули, а он, оторвавшись от мертвых губ, как ни в чем ни бывало произнес:

– При обезглавливании рассекается кожа, шейные мышцы и артерии. Позвоночник разделить сложнее всего, ибо его костная структура препятствует свободному прохождению меча. Впрочем, при проявлении достаточной силы и умения позвонки легко разрубаются вместе со спинным мозгом, прекращая деятельность мозга и прочих человеческих рефлексов.

Закончив сию странную лекцию, царь небрежно бросил голову Марии палачу, коротко бросив «В кунсткамеру ее!», и удалился во дворец.

* * *

Екатерина нервно ходила по своим покоям. Внезапное избавление от соперницы не радовало ее – Петр вернулся с казни в мундире, заляпанном кровью, кровь алела и на его губах. Царь пребывал в какой-то странной и нездоровой эйфории, как после нескольких бокалов хорошего вина, а глаза его блестели нездоровым блеском, как у безумца, и сразу с порога потянулся поцеловать ее. Царица не смогла сдержаться и брезгливо отшатнулась от окровавленного монарха. Это привело его в чувство, и он огорченно воскликнул:

– Нет, ну каков дурак! Прийти к любимой женщине в таком непотребном виде!