Поцелуй женщины-паука - Мануэль Пуиг

— А потом?

— Потом она просыпается в шикарной кровати, на светлых атласных простынях и под стеганым атласным одеялом бледно-розового или бледно-зеленого цвета, так я себе представляю — жаль, что некоторые фильмы черно-белые, правда? А над кроватью тюлевый балдахин. Она просыпается, влюбленная, смотрит в окно — там моросит дождик. Она подходит к телефону, снимает трубку и слышит голос офицера. Совершенно того не желая, она подслушивает его разговор о том, какой приговор надо вынести каким-то спекулянтам с черного рынка. Она едва верит своим ушам, когда слышит его приказ о смертной казни для них, тихо ждет, пока разговор закончится, и, когда он вешает трубку, тоже кладет свою, чтобы он не догадался, что она подслушивала. Потом он заходит в спальню и спрашивает, не хочет ли она позавтракать. Лени выглядит просто чудесно на фоне окна, за которым идет дождь, и она спрашивает его, правда ли, что он никого не боится, как говорят о солдатах новой Германии, как тот герой, о котором он ей рассказывал. Он отвечает, что ради своей страны он готов на любые испытания. Тогда она спрашивает, не страх ли движет тем, кто убивает безоружного врага. Страх, что когда-нибудь в будущем все переменится и человеку придется вновь столкнуться со своим противником, но тогда оружие будет уже не у него в руках. Офицер говорит, что не понимает, к чему она клонит. Но Лени быстро меняет тему. Позже, в тот же день, она, будучи одна в доме, набирает номер, который ей дал хромой, — номер, по которому можно связаться с маки, чтобы передать данные об арсенале. Теперь, когда она увидела, с какой легкостью ее возлюбленный обрекает на смерть людей, всё — как человек он пал в ее глазах. И она идет на встречу с одним из маки в свой театр — поскольку у нее репетиция, это можно использовать в качестве повода. Она видит, как к ней подходит человек и подает условный сигнал, и тут же видит другого человека, который идет по коридору и спрашивает Лени. Он вручает ей телеграмму из Берлина — приглашение сниматься в фильме на одной из лучших студий Германии. Телеграмму принес служащий оккупационного правительства, понятно, что она ни слова не может сказать подпольщику. И она спешно начинает собираться в Берлин. Ну как?

— Ну так… Теперь мне захотелось спать. Давай дорасскажешь завтра?

— Нет, Валентин, если тебе не нравится, я вообще не буду рассказывать.

— Мне интересно, чем все закончится.

— Нет, если тебе не нравится, зачем напрягаться?.. Ладно, всё, спокойной ночи.

— Поговорим завтра.

— Но не о фильме.

— Как хочешь, Молина.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.{2}

— Почему так долго не несут завтрак? В соседнюю камеру, кажется, уже принесли.

— Я тоже слышал. Ты кончил заниматься?

— Нет еще. Который час?

— Начало девятого. К счастью, сегодня я не хочу есть.

— Очень на тебя не похоже, Молина. Ты не заболел?

— Нет, просто нервы.

— По-моему, несут.

— Нет, Валентин, это кто-то возвращается из туалета.

— Ты так и не сказал, зачем тебя вызывали к начальнику тюрьмы.

— Ерунда. Надо было подписать бумаги с новым адвокатом.

— С новым адвокатом?

— Ага. Поскольку у меня новый адвокат, надо было кое-что подписать.

— И как они с тобой обращались?

— Обычно. Как всегда — как с педиком.

— Слушай, по-моему, кто-то идет.

— Да, точно. Прячь журналы, быстрее. Если найдут, точно отнимут.

— Умираю от голода.

— Пожалуйста, Валентин, только охраннику не жалуйся.

— Ладно…

— …

— …

— Бери…

— Маис…

— Да…

— Спасибо.

— О, как много…

— Ну, теперь счастливы, ребята?

— А почему вторая порция такая маленькая?

— В чем дело, приятель? Со мной спорить все равно бесполезно…

— …

— …

— Ради тебя, Молина, я ему ничего не сказал. Но если б не ты, я бы запустил ему в рожу этим кукурузным клеем.

— Какой смысл жаловаться?

— На одной тарелке в два раза больше, чем на другой. Охранник совсем обнаглел, жирный сукин сын.

— Слушай, Валентин, я возьму порцию поменьше.

— Нет, ты эту кашу больше любишь, возьми большую.

— Нет, я же сказал, что не голоден. Оставь большую себе.

— Хватит препираться, бери.

— Нет же, говорю тебе. Почему я должен брать большую?

— Потому что я знаю, что ты любишь маис.

— Валентин, я не хочу есть.

— Съешь немножко, и аппетит появится.

— Нет.

— А сегодня каша неплохая.

— Я не хочу. Я не голоден.

— Боишься потолстеть?

— Нет…

— Тогда ешь, Молина. К тому же сегодня клей ничего, по вкусу даже смахивает на маис. Мне и маленькой порции вполне хватит.

— А-а-а… а-а-а…

— …

— Ой-ой-ой…

— Что такое?

— Ничего, ой… девчонке плохо, вот и все.

— Какой девчонке?

— Мне, глупый.

— Чего ты так стонешь?

— Живот…

— Хочешь блевануть?

— Нет…

— Я достану пакет на всякий случай.

— Нет, не надо… Болит ниже, в кишечнике.

— Это не понос?

— Нет… Острая боль, очень сильная.

— Я позову охранника…

— Нет, Валентин. Похоже, проходит…

— Что ты чувствуешь?

— Как будто ножами режут… Очень острыми…

— С одной стороны?

— Нет, по всему животу…

— Может, аппендицит?

— Нет, мне уже вырезали.

— Еда вроде нормальная была, как мне показалось…

— Наверное, нервы. Я сегодня перенервничал… Но, похоже, отступило…

— Постарайся расслабиться. Расслабь руки и ноги.

— Вроде постепенно отпускает.

— Давно болит?

— Ага, довольно. Прости, что разбудил.

— Да ладно… Надо было еще раньше, Молина.

— Не хотел беспокоить тебя… ой-ой…

— Сильно больно?

— Будто ножами… А сейчас снова отпустило.