Невеста насилия - Звева Казати Модиньяни

Сэл вздрогнул, холодный пот выступил у него на лбу, ладони стали влажными, голова закружилась и подступила тошнота. Коридор и люди вокруг словно опрокинулись.

— Мне плохо, — Сэл зажал рот руками.

Нэнси оглянулась вокруг, ища помощи, но Сэла вырвало прямо на пол.

Нэнси распахнула двери зала, где лежал отец. Аддолората и бабушка Анна резко повернулись в ее сторону. Каждая по-своему переживала неутешное горе: одна оплакивала мужа, которому только что изменила в каморке пиццерии, другая — сына, единственное утешение своей жизни. Нэнси преодолевала вдруг обрушившуюся на нее боль, которая как лихорадка поднималась от груди к голове, пыталась справиться с душевной болью. Ее утешал только план мести, который питала искавшая выхода ярость.

— Сэлу плохо, — наконец вымолвила она.

Мальчик уже стоял в дверях бледный, дрожащий и вытирал платком рот, стыдясь собственной слабости.

— Эти макаронники даже своих детей не жалеют — таскают их в самую пасть смерти, — с презрением сказал санитар, убиравший в коридоре.

— Пошли отсюда, — решительно произнесла Анна Пертиначе и двинулась к выходу.

В вагоне метро Аддолората и Анна Пертиначе сидели рядом. Аддолората держала свекровь за руку.

— Вы были правы, мама, — неожиданно проговорила она.

— Права, — бесстрастным голосом повторила старая женщина.

— Нам не надо было уезжать с Сицилии.

Две женщины, которые никогда не испытывали друг к другу симпатии, стали ближе друг другу в свалившемся на них несчастье.

— Господь не прикажет, и лист не поляжет, — строго произнесла Анна. — От судьбы не уйдешь, — подытожила она. В голосе ее не было смирения.

— Не надо вам было женить его на мне, — с грустью сказала Аддолората.

— Все начиналось так хорошо, — Анна глядела прямо перед собой. — И твоим родителям тоже так казалось, — продолжила она тихо, но твердо и уверенно. — Судьбе было угодно, чтобы он на тебе женился, — закончила старуха, припоминая те далекие годы, когда ее сын сходил с ума по Аддолорате.

Аддолората тоже охотно списала бы все на неотвратимость судьбы, мучительно страдая от своей измены, совершенной в тот момент, когда умирал муж.

Мак-Лири вышел из метро в Бруклине, на перекрестке Перл-стрит и Фултон-стрит. Он не торопясь брел по улицам, как случалось только в далеком детстве, когда отец наказывал его за какой-нибудь проступок. В те годы он обычно, поразмыслив, мог разобраться в своих просчетах и ошибках, на этот раз оправданий ему не было. Не убийство безвинного человека угнетало его, а непростительный, ничем не оправданный промах. Подобные чувства он испытал, когда сел за пианино и понял, что левая рука, простреленная в Корее, навсегда лишила его возможности играть виртуозно. Осколок гранаты перечеркнул то немногое, в чем он был уверен. Сейчас рука воспринималась как ненужный придаток, но не она была причиной ошибки, совершенной у отеля «Плаза».

Матерчатый мешок с оружием Мак-Лири оставил в ячейке камеры хранения на Центральном вокзале и сейчас подкидывал на ладони маленький ключ так, будто им можно было закрыть все мрачные мысли разом.

— Ирландец появился, осчастливил! — раздраженно встретила его Рыжая — шикарная, но довольно вульгарная девица. На чей-то вкус она могла бы показаться привлекательной: губы — сердечком, волосы — огненно-рыжие, короткое платье вызывающе подчеркивает пышные формы. Она часто хлопала ресницами и кокетничала напропалую — типичный голливудский стиль.

— Это ты мне? — поинтересовался Шон.

— Ты на целый час опоздал! — зло бросила девица.

Шон громко рассмеялся.

— Не хватало именно тебя, чтобы поставить все на место.

— Не вижу ничего смешного в том, что ты опоздал на час, — огрызнулась Рыжая.

Ирландец вспомнил, что накануне он действительно пригласил ее посмотреть фильм с Тирон Пауэр и Ритой Хэйворт, потом совершенно забыл о своем приглашении, но автомат сработал — хоть и с опозданием, но он прибыл именно сюда и, как выяснилось, не ошибся.

— Я об этом совершенно забыл, — честно признался Шон.

— Издеваешься? Какого черта ты тогда пришел?

— Долго рассказывать, — с усмешкой буркнул он. Ему нравилась эта ломака, в постели она вела себя бурно и естественно, как гроза, слово «замужество» было не из ее лексикона.

— Подонок ты, ирландец! — перешла Рыжая в наступление. Нельзя же позволять ему хамить, хотя он хорош собой и играет по воскресеньям на органе в церкви святого Кристофера. У него к тому же всегда полны карманы денег. На женщин он смотрит с голодной улыбкой, от которой они просто млеют.

— Я думаю, не послать ли тебя ко всем чертям? — сказала с вызовом Рыжая, уперев руки в бедра и подняв правую бровь, как ее любимая кинозвезда Рита Хэйворт.

— Принято, — поспешно отреагировал Шон.

— В каком смысле? — насторожилась она.

— Все отменяется, — с ангельской улыбкой уточнил он.

— Хам и дурак! — перешла она в наступление.

Ответ Шона потонул в потоке оскорблений, он воспринял это как манну небесную, — был повод остаться одному и обо всем подумать.

— Прими холодный душ! — посоветовал Шон и ушел, не оставляя времени на ответную реплику. Он не сомневался, достаточно поманить пальцем — она снова прибежит.

Газеты пестрели новостями, но его интересовало только одно сообщение «Кровопролитие у отеля «Плаза». «Фрэнк Лателла, глава крупной «семьи» мафии в Нью-Йорке, чудом избежал смерти. Жертвами покушения оказались водитель Лателлы и швейцар известного отеля «Плаза» Калоджеро Пертиначе, итальянец». Шон на ходу швырнул газету в мусорный ящик. Ему теперь не нужно было дожидаться следующих номеров газеты, чтобы узнать развязку. Если не найти выход — его дело дрянь.

За «отправку посылки», как на жаргоне называлось исполнение смертного приговора, он уже получил задаток — половину. Вторую половину суммы ему должны были передать по завершении работы. Теперь трудно исправить ошибку, даже если предположить, что заказчик предоставит ему такую возможность. Лучший вариант — вернуть задаток, но в таком случае заказчик может счесть Шона опасным для организации.

Слишком поздно трубить отбой. Он шел по дороге, ведущей в никуда, обратного хода не было. Да это даже и не дорога, а тропа по пересеченной местности, где засада ждет на каждом повороте, но выбора нет.

Шон вошел в спортивный зал Доминичи — огромное помещение, пропахшее потом и грязью, запыленное, обжитое тараканами. Ирландец чувствовал себя здесь уютно и уверенно. Знай он, что Хосе Висенте Доминичи — правая рука Фрэнка Лателлы, он бы держался подальше от этого места. Шон, недавно вернувшийся из Кореи, «одинокий волк», многого не знал о связях и разборках различных кланов мафии. Он был киллером и зарабатывал своим ремеслом, остальное его не касалось. В этот спортзал он ходил постоянно — поддерживал физическую форму.