Лицо на пакете молока - Кэролайн Б. Куни

Наступила долгая тишина. Дженни казалось, что она вот-вот упадет. Рука отца прилипла к кружке. Мама вцепилась в ложку. Девушка не могла ни убежать, ни подойти ближе. Словно все были парализованы демоном кошмара наяву.

Потом миссис Джонсон медленно осела на стул. Мистер Джонсон так же медленно поднял голову и посмотрел в глаза супруге. Потом синхронно они кивнули. Дженни хотелось закричать. Она вцепилась в свой рюкзак, словно собиралась его бросить, как гранату.

Очень медленно и нежно, словно играла на флейте, мама ответила:

– Ханна – это твоя мать. Мы не являемся твоими родителями, Дженни.

«Нет! – хотела она закричать. – Нет, нет, нет, нет…»

– Мы твои бабушка и дедушка. Ханна – наша дочь.

Дженни уронила на пол рюкзак.

– Правда?! – воскликнула она и бросилась к женщине. – Только и всего? О боже… а я думала… Ты даже представить себе не можешь, что я думала!

Она бессвязно повторяла эти слова и изо всех сил обнимала маму, обнимала так сильно, словно в ее руках появилась сила рестлера.

– О боже, неужели это все?

«Значит, мы родственники. Она практически моя мать. Нет никаких кошмаров наяву, нет никаких демонов. Ханна – это их незаконнорожденная дочь, так что все в порядке, все нормально».

Отец подошел сзади, схватил ее за конский хвостик рыжих волос и притянул к себе. Объятия с ним были такими же крепкими. Мужчина держал ее, словно она висела над пропастью и он не хотел, чтобы дочь упала. Девушка крепко прижалась к нему, выбрасывая из головы мысли о том, что ее украли.

– Мы любим тебя, дорогая. Ты – наша дочь. Но не биологическая. У нас нет твоего свидетельства о рождении, поэтому я даже не знаю, что будем делать с паспортом и водительскими правами.

– Все это ерунда, – ответила Дженни, всхлипывая. Она чувствовала, как слезы текут по щекам. Мама сняла с нее куртку.

– Тебе надо что-нибудь поесть, – произнесла она, поглаживая дочь, словно хотела таким образом высушить ее одежду.

– Еда решает все проблемы, – согласилась Дженни, рассмеявшись сквозь слезы.

– Да, такой уж девиз семьи Джонсонов, – ответил папа. Девушка отстранилась от родителей.

– Но я-то не совсем Джонсон, – сказала она.

– Здесь вообще нет Джонсонов, – ответил отец. – Это долгая история.

Все трое тяжело дышали, словно пробежали несколько километров.

– Давайте сядем на диван, – предложила мать, позабыв о еде. – И обнимемся. Я тысячу раз репетировала в уме эту сцену, но сейчас позабыла все, что хотела сказать.

Они уселись на большую софу в гостиной. Дженни расположилась между взрослыми, взяв их за руки. Она так устала от нервного напряжения, что не могла держать голову прямо и склонила ее отцу на плечо.

– Наша фамилия совсем не Джонсон, – начал он. – Наша настоящая – Джейвенсен. Очень редкая, звучит немного по-скандинавски, но о наших предках мы тоже мало что знаем.

«Значит, Джейвенсен, – подумала Дженни. – Это даже лучше, чем Джейн Джонстоун. Джейн Джейвенсен».

– Мы с твоей матерью, – продолжал отец и неуклюже встал на ноги. – Нет, правильнее было бы – с твоей бабушкой…

Девушка содрогнулась.

– Нет, не говори так, – произнесла она и приложила руки к его груди, словно пыталась остановить эти слова.

– Тогда зови нас Фрэнком и Мирандой, – предложила мама.

История, которую они рассказали, была такой грустной, что Дженни часто плакала.

Фрэнк был дипломированным бухгалтером и пошел работать в отдел маркетинга IBM, а Миранда защитила в колледже диплом по средневековой литературе. Они поженились, и спустя год родилась девочка, которую назвали Ханной. Она была озорной и очень жизнерадостной.

– Это был для меня самый дорогой человек на свете, – задумчиво произнесла мама, глядя куда-то вдаль, в прошлое, о котором Дженни ничего не знала.

«Я должна быть тебе дороже всего на свете», – ревниво и немного раздраженно подумала девушка, узнав, что до нее был ребенок, которого мама так любила.

Но Ханна оказалась странной, и, когда они начали описывать ее характер, Дженни нахмурилась, потому что никогда не встречала похожих на нее людей. Той не нравилось играть в игры, которые увлекали других девочек, она не желала нянчиться с куклами или кататься на велосипеде. Когда подросла, ее не волновали увлечения девочек-подростков: мальчики, загар и радио. С малых лет она очень остро воспринимала любую несправедливость. Ее мучил вопрос: почему у ее семьи так много, когда многие люди на земле живут так бедно? Миранда уже тогда занималась волонтерством, участвовала в работе разных комитетов и, довольная тем, чего добилась за день, возвращалась домой. А вот Ханна в отличие от матери никогда не чувствовала того, что заслужила свой ужин.

– Она была прекрасной, – вспоминал отец, – и немного странной. Было такое ощущение, что Ханна постоянно что-то ищет и стремится находиться где угодно, но не там, где она сейчас. Если бы она родилась несколькими веками ранее, то, наверное, стала бы монахиней и посвятила жизнь Богу. Но наша семья не была религиозной, и к тому же не думаю, что она понимала, чем занимаются монахини.

Дженни стало клонить в сон. Сказывалось нервное напряжение и бессонные ночи, во время которых она думала о фотографии и размышляла, стоит ли звонить на обозначенный на пакете номер.

– Ты знаешь, что такое культ или секта? – спросил отец. Та отрицательно махнула головой, ударившись о его плечо. – Секта – это религиозная группа с очень строгими правилами. В шестидесятые и семидесятые годы в Америке было очень популярно движение «Харе Кришна». В кришнаиты шли молодые и старые, хиппи и консервативные люди, как с Восточного, так и с Западного побережья. Ханна познакомилась с группой молодых ребят, которые сказали, что если она станет кришнаитом, то очистится от всех грехов. Тогда она не будет виновата в том, что имеет больше, чем другие, потому что в «Харе Кришна» запрещено иметь собственность. Ее душа будет спасена. Когда Ханне исполнилось шестнадцать, она на коленях умоляла нас разрешить ей пойти туда.

Дженни было очень сложно все это представить.

– Это очень странные люди, – продолжила рассказ мать. – Ходили в оранжевых хламидах, брили головы, попрошайничали. Тогда они были просто везде: в городах, в аэропортах, пели мантры и просили денег. Мы пытались успокоить нашу девочку, говорили, что никто не знает, почему у одних – много, а у других – ничего. Но Ханне в конечном счете были нужны строгие правила и ответы на вопросы.

Думая об оранжевых одеяниях, Дженни смутно представляла себе фотографии из журнала National Geographic. Она совершенно не помнила их в собственной жизни.

– Шестнадцать лет – сложный возраст, – продолжил отец и сдавленно засмеялся. – Наверное, поэтому нам и с тобой так сложно. В этом возрасте ты начинаешь отдаляться: начнешь водить, может, поедешь с классом в Испанию, начинаешь принимать собственные решения. Но вот решение, которое в том возрасте приняла Ханна, навсегда изменило наши жизни.