Замуж за мажора - Кристина Зайцева

“Удиви меня”.

Упав на спину посреди кровати, смотрю в потолок. По телу пузырьками бродит адреналин. Такой, от которого одежда кажется колючей.

Если откажусь, он лишь посмеется в ответ, уверена. Кажется, именно этого он и ждет. Мне что, не плевать? Я такая, какая есть… Я уже не уверена в том, какая я…

Повернув голову, с мукой смотрю на брошенный посреди кровати телефон. Он молчит, и это кажется еще большим вызовом, чем любые слова.

Я этого не сделаю.

Ведь не сделаю?

Оттолкнувшись от матраса, тянусь к молнии на спинке своего платья. Не спуская глаз с молчащего телефон, тяну ее вниз. Оставшись в лифчике и колготках, смотрю на свою грудь, окруженную прозрачным черным кружевом. Моя грудь совсем не скромная. Это не очень очевидно, потому что я никогда не акцентировала внимание!

Я всегда могу сказать, что была в состоянии аффекта. Никто не узнает, потому что на фото нет моего лица… только шея, грудь и живот…

Боже…

Отправив фото, обнимаю руками колени.

Он молчит так долго, что мне хочется умереть, а когда телефон пищит, впиваюсь глазами в дисплей и рычу от возмущения.

“Сладких снов, мотылек”.

— Кто придумал понедельники. — Рухнув на соседний стул, Алена со стоном роется в своей сумке. — Вот блин… все перепутала. Не те лекции притащила…

На автомате кладу перед ней шоколадный батончик, и себе достаю такой же.

Завтракаем, безмолвно наблюдая за тем, как заполняется лекционная аудитория. Какой-то умник пристроил на кафедре маленькую сувенирную елку и припорошил пенопластом.

Это последний понедельник года, так что людей в половину меньше, чем положено.

Отвернувшись, смотрю в окно на кирпичную стену соседнего корпуса. Сонно жуя, вполуха слушаю болтовню одногруппников. Про их планы на Новый год и про то, что вышла новая модель айфона.

Вырвав из тетради лист, набрасываю список продуктов для своего собственного Нового года. С девяти лет я встречаю его с дедом, и у нас стандартное меню, которое мы называем “классическим”. Нам двоим этого хватает. Оливье, конечно же, и мясной рулет, который дед готовит сам. Это традиция…

— Господи, вы можете потише! — взрывается Алена, оборачиваясь к кучке парней за нашими спинами. — Не лесу!

— Не будь шваброй, Морозова, — гогочет чей-то голос.

— Олигофрен — твое второе имя? — рявкает она.

— Че? — огрызается голос.

— Придурки… — Затолкав в рот остатки батончика, подруга недовольно смотрит перед собой.

Мой перевернутый экраном вниз телефон вибрирует.

Скатившись на стуле и отбросив ручку, проваливаюсь в сообщения и перестаю жевать. Проглотив сладкий шоколадный комок, который кирпичом падает в желудок, рассматриваю фото, на котором запечатлено мужское предплечье с закатанным до локтя рукавом свитера и ободком смарт-часов вокруг запястья. Оно лежит на обтянутом черными джинсами бедре, и на внутренней стороне этого предплечья ручкой выведена комбинация цифр и букв, которую не берусь расшифровывать вот так, сразу, просто потому что ему этого хочется.

Закрыв глаза, делаю медленный вдох.

Если он считает демонстрацию этой части своего тела соразмерной моей собственной демонстрации, то это просто отличная шутка. Чувство его юмора такое же, как он сам — колючее и попахивающее наглым сарказмом, тем не менее, я просто не могу не оценить его чертово остроумие!

Сейчас восемь тридцать утра, и судя по тому, что обутая в рыжий “тимберленд” нога Дубцова стоит на полосатом линолеуме, он где-то здесь, в универе… У нас разница в три курса, так что он не может быть где-то рядом, но это открытие все равно меня волнует.

Я жила без Дубцова целых девятнадцать лет, а теперь он вторгается в мое личное пространство, когда ему вздумается. Все воскресенье я посвятила тому, что злилась на него, потому что он просочился в каждую клетку моей головы вместе со всеми своими выкрутасами.

“Мне нужно спросить, что это значит?”, — пишу ему.

“Надеюсь”, — пишет он в ответ.

Вперив глаза в его увитую венами руку, свожу брови.

“Это адрес”, — констатирую.

“Ага. Он самый”.

“???”.

“Это адрес и время. Жду тебя там сегодня”

Подняв глаза, смотрю перед собой, понимая, что окружающая меня какофония вдруг смолкла, будто у меня в голове кто-то отключил, черт возьми, звук.

Шесть тридцать вечера. Он хочет, чтобы в шесть тридцать вечера я пришла… понятия не имею, где это…

“Что это за место?”, — спрашиваю, чувствуя, как разгоняется сердце.

“Квартира моего друга”

“И что мы будем там делать?”

“Знакомиться поближе”

К горлу подкатывает ком. От неуверенности, волнения, каши в моей голове.

Квартира его друга…

Не знаю, что для него означает “знакомиться поближе”, возможно именно то, что он и написал, но я вдруг вспоминаю о том, что совсем не знаю ни его, ни его друзей!

Я не знаю его…

Он закрытый и высокомерный, даже если сам этого не замечает. У него есть девушка, а я… я тоже девушка…

Чувствую, как по щекам разливается краска.

Он в сети и он ждет моего ответа. Давит на меня даже через окно нашей переписки. Вместо того, чтобы бежать от него куда подальше, я в очередной раз этого не делаю.

Ну, что за дура?

Отложив телефон, открываю чистый тетрадный лист и пишу на нем другой адрес, оставляя неизменным только оговоренное время. Сфотографировав клетчатый листок, отправляю сообщение без комментариев.

“???”, — копирует мой вопрос.

“Это адрес и время. Жду тебя там сегодня”, — отвечаю в его же манере.

“Адрес чего?”

Черт!

Сглотнув слюну, медлю секунду, после чего печатаю:

“Это каток. Я никогда не каталась на коньках”.

Пффффф…

Он молчит не меньше минуты, после чего уточняет, видимо, сверившись с картой:

“Каток в центре города?”

“Да”

С силой закусив губу, понимаю, что бросила в его красивое, такое серьезное лицо белую перчатку. Это так, потому что он молчит! Я и сама не знаю, хочу ли, чтобы нас хоть кто-то мог увидеть вместе, но если… если бы у меня была такая цель, лучшего места просто не найти…

Что я делаю?

Успокаивает лишь то, что принять это решение за нас обоих должна не я, а он! И с его принятием Дубцов не спешит целых пять минут. Понятия не имею, о чем он думает, но от его ответа живот взрывается мурашками: